Софья зловредно заулыбалась, и на щечках прорисовались запавшие в мое сердце ямочки.
- Кхе... Потренируюсь, - согласился я и окинул ее оценивающим взглядом, - а загар тебе к лицу.
Она протянула руку и потрепала меня за вихры на макушке.
- Муррр, - сказал я.
- Подрос, больной, - констатировала, отпуская, - на человека стал походить, а не на тощего синюшного цыпленка. Головушка, правда, все также бо-бо. Но, есть, есть в твоем варианте безумства что-то... запоминающееся.
Я промолчал, улыбнувшись, и разговор засох.
- Ну... - неуверенно сказала она, когда молчание стало неприлично затягиваться, - иди уж.
- Удачи, - кивнул я и продолжил спуск.
В ней много, очень много жизни. Бурная река жизни, и в эти воды щедро брошено искрометного авантюризма. Встречи с ней освежают. Да, был бы я лет на десять старше... Нет, как жена - это экстрим высокого градуса. В этом потоке живой воды можно захлебнуться. А вот освежающие встречи... Не даром же у меня каждый раз при встрече с этой женщиной вскипают опасные желания и грезятся бессонные ночи.
И тут я испытал жгучий стыд.
"Боже", - подумалось мне, - "какие ж мы, мужчины, все же животные".
"Ну да ладно, ладно, тебе..." - неожиданно внутренний голос раздвоился, и в нем появились тягучие адвокатские нотки. - "Да даже не успел подумать ни о чем таком. Может, я дружеские посиделки имел ввиду"?
"Кого ты хочешь обмануть? Себя?" - глумливо вопросило мое первое "я", - "а то я не знаю, что именно ты имел в виду".
- Тьфу на вас, - выругался я вслух и потянул на себя дверь парадной, - о деле надо думать, о деле.
Суббота, 08 октября 1977, день
Ленинград, Красноармейский пер.
Гадкий Утенок подловила меня на большой перемене, на выходе из столовой. Тут было людно, но ее это не остановило. Она, как я уже заметил, не стремилась казаться, а предпочитала быть, и эта искренность подкупала. Вот и сейчас она не пыталась натянуть на лицо несерьезную улыбку, а честно побледнела, отчего темные, почти черные глаза стали казаться еще больше.
- А ты сегодня вечером занят? - пока она произнесла эту немудренную фразу, голос ее пару раз подломился. - Пошли сегодня в кино?
- А на что? - я невольно заговорщицки понизил голос.
- В "Космонавте" новый фильм. "Служебный роман", с Алисой Фрейнлих, - то, что я не отказал с ходу, ее чуть успокоило, и вот теперь она робко улыбнулась.
- О! - я быстро прикинул расклад: старшая Тома больна, у Яськи - шахматный турнир до воскресенья, Зорька... Нет, Зорьку лучше не трогать - она сейчас как чуть слышно потикивающее взрывное устройство, может рвануть в любой момент, и будущий эпицентр взрыва следует обходить по широкой дуге. К тому же смелость Утенка заслуживает уважения, а пропустить премьеру такого фильма...
Да и, чего греха таить, интересна мне эта девчонка. И, даже, не столько первыми отблесками будущей красоты, что уже начинает ее подсвечивать, пусть пока это вижу, похоже, только я, сколько едва ощутимым флером какой-то загадки. Что-то было в ней особое, отличное от других. Иногда казалось, что все дело просто в разрезе глаз с намеком на восточную экзотику. Иногда, когда она замирала, созерцая веселое буйство школьных коридоров, я замечал в ней непонятную, почти взрослую грусть, и это интриговало. И очень-очень редко, всего несколько раз, когда она серьезно вглядывалась в меня, будто замечая что-то невидимое другим, из глаз ее смотрело что-то древнее и мудрое. В такие секунды я по совершенно необъяснимой причине начинал чувствовать себя младше и глупее.
- Хорошая идея, - улыбнулся я ей в ответ. - Я приглашаю тебя в кино. Сеансы знаешь?
- Неа, - она огорченно моргнула.
- Тогда давай в четыре часа встретимся. Ммм... Давай, у мороженой? - чувствую, скучно не будет, даже если придется подождать.
В глазах у Гадкого Утенка блеснула радость, согласно мотнулась тяжелая, цвета вороного крыла челка.
Впрочем, вгляделся я попристальней - какой "гадкий"? Какой "утенок"?
Изрослась мелкая Тома. И как же теперь ее называть?
Я мысленно покатал на языке имя. "Тома", "Томочка"... Ну, нет, это место уже прочно занято.
"Будет Мелкой", - решил я.
Беспокоился ли я? Нет, конечно - нет. Это даже на легкую интрижку не тянет. Всегда можно остановиться. Я был в этом абсолютно уверен.
Суббота, 15 октября 1977, день
Ленинград, Красноармейский пер.
- Урок окончен, - объявила Эрочка, и в дверях забурлила давка с веселыми выкриками ребят и преувеличенно озабоченным писком девчонок. Уже осознавшие себя девушками не торопились и спокойно вышли на тридцать секунд позже. Привычно царапнула меня взглядом Зорька, я привычно сделал вид, что не заметил. Последней, кивнув мне на прощанье, удалилась классная.
Я окинул взором фронт работы: полить цветы, расставить стулья и подмести. Обычные обязанности дежурного по классу, а сегодня - как раз моя очередь.
Управился минут за десять и то только потому, что никуда не торопился. Закрыл класс, забросил ключ в учительскую и, негромко что-то насвистывая, двинулся к лежащей за поворотом лестнице.
Сначала из-за угла долетели приглушенные восклицания. Потом, скользя по полу и извергая свое нехитрое содержимое, выехал, крутясь, расстегнутый портфель. Я мысленно пожал плечами - чего только в школе не случается и приготовился перешагнуть через рассыпанную канцелярщину.
Послышался, отражаясь от стен, звонкий шлепок, словно кому-то отвесили смачную пощёчину, затем этот кто-то взвизгнул "дурочка с переулочка", и мне под ноги, спиной вперед вылетела Мелкая: растрепанная, со свалившейся вниз лямкой белого фартука. Я успел заметить расширенные в испуге глаза и что падает она неудачно, отставив правую руку назад. Миг, и она шлепнулась попой на вылетевшие из портфеля тетради и учебники. Раздался негромкий треск, и Мелкая ойкнула от боли.
Мощно ударило в груди сердце, перед глазами зарябило красным. Мой портфель полетел вбок, а меня перебросило через еще не успевшую подобрать ноги Томку. Развернулся я в полете, как кот, и упруго приземлился, уже готовый к рывку вперед. Мир свернулся до двух придурков, на лице которых застыли пакостные гримасы.
Я их знал, да кто ж в школе их не знал? На год младше, на детскую комнату милиции еще не наработали, но Тыблоко скорее удавится, чем возьмет их в девятый класс, и они это знают.
Один - переросток, крупнее меня - и ростом выше, и в плечах шире. Но сомнений в том, кто тут хищник, а кто добыча не было ни у него, ни у меня, и поэтому удивление на его лице уже сменялось испугом.
