Ну, не хотелось ему додумывать до конца! Перепрыгнуть хотелось ему через эту каверзу, притаившуюся в пропасти между простыми и самоочевидными истинами! И он запрыгал дальше — на север, вдоль берега, с вершины холма на вершину другого холма, не видя и не желая видеть: а что там, внизу, между холмами. Ничего там нет. Туман там. Сплошной туман, в котором нечего делать и незачем терять время. Надо успеть оглядеться, наметить финиш и прыгнуть, чтобы снова оглядеться и снова наметить финиш… А потом солнце брызнуло с близкого материка и ослепило его, но до скалы Итапетра было ещё далеко, и Навболит понял, что опоздал. Потому что не станет феакийский кормчий дожидаться рассвета, если впереди — самый долгий, последний отрезок пути. Он предпочтёт одолеть его засветло, чтобы увидеть берега Схерии прежде, чем остановится Перст. И действительно, когда Навболит добрался до Итапетры, корабля на мысе уже не было — только след корабля был едва различим на песке, под тонким слоем тумана.
Навболит уселся на вершине скалы и закутался в мантию. Осталось ждать, пока разойдётся туман и, может быть, станет виден островок Эя на северном горизонте. Учитель говорил, что в ясную погоду вершина лесистой Эи должна быть хорошо видна с вершины скалы. И тогда Навболит попытается догнать корабль в проливе между устьем реки Ахерон и островком — на привычном для феакийских мореходов пути. А пока оставалось ждать.
Теперь уже никуда ему было не деться от своевольной мысли, она сразу напомнила о себе голоском наяды, которая прижималась к нему мокрой щекой — там, в гроте, когда они возлегли и закутались вот в эту самую мантию, ещё, казалось, хранящую их тепло, и запах меда, и прохладные запахи подземных источников. «Ты проснулся, и всё изменилось, — шептала ему наяда. — Стоило тебе взглянуть на меня, и я стала такой, как тебе хочется».
— Ничего удивительного, — попробовал отмахнуться Навболит. — Конечно, она изменилась, ведь моё воображение мощнее и ярче воображений всех Евмеевых пастухов, вместе взятых. Я — ученик Тоона, соперник Рока, а кто они?
«Никто», — согласилась мысль. Нехорошая, тёмная мысль, притаившаяся в провале между самоочевидными истинами. Она уже не притворялась наядой и не пыталась говорить её голосом.
— Понапридумывали богов на свою голову! — сказал Навболит, изо всех сил удерживаясь на ясной вершине истины.
«Вот-вот, — поддакнула из пропасти мысль. — Куда ни плюнь, везде боги».
— Которых нет, — упрямо сказал Навболит.
«Если о них не думать», — вкрадчиво договорила мысль.
— Оставь меня, — сказал Навболит. — Я не хочу. Сгинь. Я не хочу и не буду думать о богах. Я придумал наяду, которая не понимает простых вещей — значит, я сам в этих вещах чего-то не понимаю…
«Вот!» — торжествующе воскликнула мысль.
— Не радуйся, — сказал Навболит. — Я всё равно не пущу тебя дальше, сначала я догоню учителя и поговорю с ним. Он знает всё, он сразу увидит, чего я не понимаю, и объяснит мне. А до тех пор я буду сидеть и смотреть на море, в котором нет никаких богов…
«Если о них не думать».
— Отстань! Просто смотреть на море и ждать, пока разойдется туман. Он уже расходится. Вон там, на севере, чуть на восток, уже почти нет тумана, и что-то блестит…
«Конечно же, это не Посейдонов трезубец?»
— Конечно, нет! Хотя, наверное, очень похоже, и какой-нибудь дурак на моём месте…
«Который чего-нибудь не понимает?»
Это был сильный довод, и Навболит растерялся. Он не привык спорить со своими мыслями. Он всегда был в ладу с ними и впервые ощутил сопротивление.
— Там ничего нет! — заявил он вопреки очевидности и выпрямился во весь рост на скале, вглядываясь туда, где всё-таки что-то было. Это что-то блестело на солнце, всё усиливая свой блеск, и оно уже было названо.
— Тебя нет, слышишь, ты?! — крикнул он Посейдону и похолодел, явственно различив донесшийся с севера хохот злобного бога. Оставалась единственная возможность убедиться в том, что его нет: прыгнуть и посмотреть вблизи. Ничего, Навболит выплывет. Каких-нибудь десять стадий до материка — ну, пятнадцать. Он опять потеряет время, зато окончательно убедится, что никакого бога там нет.
«А если есть?» — шепнуло сомнение, когда Навболит с ненужной аккуратностью сворачивал мантию, чтобы положить её на скалу. И тогда он сжал зубы, отшвырнул свёрток и прыгнул, успев подумать, что Посейдон наверняка сильнее его. Просто потому, что нет никакого смысла придумывать слабого бога.
— Тебя… нет… — прохрипел он, с ненавистью глядя в удивлённое лицо морского владыки, и тело его обмякло, в последний раз дёрнувшись на золотых остриях трезубца.
Глава 12. Вулкан на Лемносе
Туман уже стал расходиться, и слева по курсу должен был вот-вот показаться островок Эя, когда судно неожиданно рыскнуло вправо, и Окиал услышал тяжёлый всплеск за кормой. Он оглянулся и не сразу увидел кормчего: перегнувшись далеко через фальшборт, Акроней внимательно осматривал рулевое весло, зачем-то задранное широкой лопастью вверх и закреплённое в этом непоходном положении. И ещё Окиалу почудилась некая возня за кормой, громоздкое шевеление в клубах нерастаявшего тумана, которое сопровождалось ритмичными всплесками, не совпадавшими с ритмом работы гребцов.
Он не успел разобраться, что это были за возня и шевеление, потому что как раз в этот момент ритм нарушился. Раздался треск ломающегося дерева, множественный стук сцепившихся вёсел, и корабль ещё сильнее повело вправо — так, что кормчий едва не свалился в воду. Поднявшись на ноги, Акроней прежде всего глянул на Перст, ось которого развернулась почти поперёк корабля, и только потом обратил взор на гребцов.
Левый борт невозмутимо сушил вёсла, аналогично вели себя носовые и кормовые гребцы правого борта. Непорядок имел место на миделе, куда были пересажены двое из обслуги Перста. Свалка и ругань, возникшие там, постепенно стихали по мере приближения кормчего.
Учитель поднялся, уступая дорогу, и Окиал поспешно последовал его примеру.
— Что-то случилось, Акроней? — донёсся с кормы голос слепого певца, так и не выпустившего из рук своего ежа.
— Ничего страшного, славный аэд. Небольшая заминка. — Акроней, проходя мимо, дружелюбно похлопал Окиала по спине и, остановившись, что-то буркнул учителю.
— Что он тебе сказал? — спросил Окиал, проводив кормчего взглядом. Гребцы на миделе встали, позами выражая негодование, и лишь один из них лежал поперёк палубы. Ниц.
— Он усомнился в том, что я хороший авгур, — улыбнулся учитель. — И ещё он посоветовал нам с тобой перейти на корму. Всё это, заметь, в четырёх словах — правда, весьма энергичных… Пожалуй, нам следует подчиниться.
