коммунизм. Как говорится, отдавайте богу богово, а кесарю — кесарево.
— Прекрасно, — сказал Суслов. — Мы уже Евангелия цитируем. Лёня, ты слышишь?
— А что плохого в Евангелиях? — я уже завёлся и сдерживаться мне не хотелось, достал меня этот старый «железный идеолог». — Там много отличных, правильных и даже вдохновляющих мыслей. Та же Нагорная проповедь Христа — это просто кладезь с точки зрения воспитания потребностей. Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся, — процитировал я, заодно переводя на ходу, так как Новый Завет читал до этого только на английском, будучи в США. — Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут. Блаженны чистые сердцем. Блаженны миротворцы. Блаженны плачущие, ибо они утешатся. И ни слова о штанах, кстати.
— Так! — Суслов хлопнул ладонью по столу. — Вижу, ты ничего не понял. Нам ещё только религиозной отравы не хватало в деле воспитания советской молодёжи. Оправдывает тебя только то, что ты не по своей воле провёл несколько месяцев в Соединённых Штатах и там, как это, увы, часто бывает, нахватался всех эти завиральных антимарксистских идей о, якобы, свободе, которой у нас не хватает.
— И штанах, — добавил Брежнев.
— Именно, — поддакнул Суслов. — За джинсы готовы Родину продать.
— Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст [1], — вполголоса сказал я.
— Что? — спросил Суслов. Будто засов лязгнул.
— Ничего, — сказал я. — Мне всё ясно.
— Очень на это надеюсь, — Суслов поднялся. — Пойду, дела ждут. Это, — он брезгливо отодвинул от себя листки с тезисами, — оставляю здесь. До свидания, Леонид Ильич. Спасибо, что принял.
Брежнев поднялся, они пожали друг другу руки.
Я смотрел на обоих, сравнивал ауры и понимал, что сила и здоровье в любом случае на стороне Брежнева. Теперь ещё и молодость, поскольку с десяток, а то и больше лет он скинул точно с моей помощью. Но и пренебрегать Сусловым не стоило. Как я уже говорил, у этого человека была железная воля.
— Михаил Андреевич, — сказал я.
Суслов посмотрел на меня всё тем же холодным взглядом.
— Да?
— Не желаете, могу поработать с вами? — сказал я мягко. — Будете гораздо лучше себя чувствовать, обещаю. Вот Леонид Ильич не даст соврать.
— Спасибо, — сухо ответил Суслов. — Я совершенно здоров и прекрасно себя чувствую. Советую вам, юноша, заниматься своим делом и не лезть в то, что вас не касается. Будет полезнее всем нам. До свидания.
Он повернулся и вышел из кабинета.
— Допрыгался? — спросил Брежнев, когда за Сусловым закрылась дверь. — Самым умным себя посчитал?
— Могли бы предупредить, Леонид Ильич, — сказал я.
— С чего бы? — брови Брежнева недовольно шевельнулись. — Я тебе что, нянька, — предупреждать? Ты сам о чём думал, когда вот это всё писал? — он кивнул на оставленные Сусловым бумаги. — Кстати, я и предупредил, что Михаилу Андреевичу отдам. А уж как он отреагирует, мог бы и сам догадаться, не маленький. Или маленький? — он испытывающе посмотрел на меня.
— Не маленький, — сказал я.
— А если не маленький, то должен понимать последствия своих действий! — повысил голос Брежнев. — Ты мне дорог, скрывать не стану. И не только мне, а всему нашему советскому народу, хотя он об этом пока не догадывается. Но критиковать партию не смей!
— Леонид Ильич…
— Я сказал — не смей! Молоко на губах не обсохло, а туда же. Пойми, партия — это святое. А замахиваться на святое имеет право лишь тот, кто сам свят. Да и тот не станет. Знаешь почему?
— Учение Маркса всесильно, потому что оно верно? [2] — догадался я.
— Вот, — кивнул Брежнев. — Значит, понимаешь.
— Но…
— Молчи, — отрезал Брежнев. — Правильно тебе Суслов сказал — занимайся своими делами, их у тебя невпроворот. А в идеологию и коммунистическое воспитание не лезь — костей не соберёшь. Даже я не спасу, если что.
Не скрою, после этой встречи в Кремле мне пришлось серьёзно пересмотреть свои взгляды на текущее положение дел и, соответственно, планы. Стало ясно, что вопросы воспитания с наскока не решить. Нет, я не испугался возможных трудностей и, уж тем более Суслова, но забрезжило понимание, что в чём-то главный идеолог партии прав. Не стоит здесь торопиться. В конце концов, Кемрар Гели был не мастером-воспитателем высшей категории и не учёным-социологом, а всего лишь инженером-пилотом. Достаточно разнообразно образованным (как и большинство гарадцев), совсем не дураком и силгурдом не без способностей, но — инженером-пилотом. Ему удалось практически невероятное — собрать и подарить советской (а в ближайшей перспективе и мировой, это неизбежно) науке и экономике действующий гравигенератор со сверхпроводимым при комнатной температуре контуром. На очереди — термоядерный и кварковый реакторы; новые материалы; передатчик дальней связи; персональные ЭВМ, связанные в единую информационную сеть; ядерный двигатель для космических кораблей…
В этих областях он хотя бы точно знает, что нужно делать для достижения результата. Технологию и последовательность шагов. Опыт и расчёт. Красота и неожиданности инженерных решений. Стоит ли в имеющихся обстоятельствах ступать на зыбкую почву воспитания нового человека и социальной инженерии, в которых он совсем не специалист и бежать, как здесь говорят, впереди паровоза?
Мне вспомнились разговоры, которые иногда, сидя за столом, вели отец с матерью и дедушка с бабушкой, дядей Юзиком и тётей Фирой, и которые касались местного населения среднеазиатских республик — туркмен и узбеков.
Общее мнение не самых глупых в моей жизни взрослых неизменно сводилось к одному: убери советскую власть, и уже через поколение все вернётся чуть ли не к феодализму и даже родовому строю, который царил здесь сотни лет, до прихода русских.
— Он и сейчас здесь царит вовсю, — рассуждал дедушка Лёша, приняв на грудь очередную рюмку. — Просто хорошо маскируется. Поскреби как следует любого местного коммуниста и получишь всё того же всегдашнего бая.
