— Выдать? — рассмеялся Доррен и даже нагнул ухо ближе к русскому, как будто проверял, хорошо ли он слышит, не почудилось ли. — Где б он тогда нашел место спрятаться от нас? Он знает, что был бы мертв с этого часа, хотя бы уехал далеко и сидел за семью замками. Да и зачем он будет выдавать? Ему деньги нужны, а не другое…
Они шли по лесу глухой тропинкой. Доррен вытянул руку вправо, через сугроб, поймал сухой сук. Сук треснул под нажимом сжавшей его могучей ладони.
— Я о многом хотел бы спросить, товарищ Василий, но я знаю — вам нельзя говорить много. Я спрошу только одно: долго нам еще терпеть?
Русский сдвинул брови:
— Пока соберем силы. Убить царя — это не шутка. А нам надо свалить всю власть помещиков и капиталистов, не то цепи еще крепче станут — и только. У других народов так бывало не раз. Нельзя, чтобы и у нас было так же. Значит, раньше чем ударить, надо собрать силы…
Доррен шумно вздохнул и обвел взглядом вокруг — по бурелому, по застылым мачтовым соснам.
— Здесь вся земля кругом: и поля, и лес, и даже небо — я так думаю баронские. А вы знаете, что есть немецкий барон? Для барона народ — как скот, свинья, навоз. Вы знаете, когда крестьянин, даже не крепостной крестьянин, не батрак, приходит к барону, к помещику, он должен ему руку целовать!
Доррен переломил сук пополам ударом о колено и швырнул обломки далеко в снег.
— Нет! Мы не можем терпеть больше. Мы встанем. Одних батраков-латышей двести тысяч; этого довольно, чтобы сжечь всех баронов, сколько их есть на нашей земле. Мы встанем! Я говорю: если нет ружья, надо бить палкой, но бить.
Русский засмеялся весело:
— Я не спорю: и палка — хорошее оружие, когда она в таких крепких руках, как твои. И все-таки надо ждать, Доррен, потому что, если вы выступите одни, вас раздавят — и народу станет не легче, а тяжелее.
— В России, я читал или слышал, сто шестьдесят народов, — пробормотал Доррен и опять обломил с ближайшего дерева сук. — Если ждать, пока все будут готовы…
— Я не говорю «все». Я говорю: столько, сколько надо на удар. Мы готовим силы — в этом наша работа.
— Я знаю, знаю, — громко и быстро сказал Доррен. — Я сам читал листки, которые печатает ваша партия. «Из искры возгорится пламя!». Это верно. Только очень трудно ждать. У каждого сама рука сжимается в кулак. И я прошу, передай кому надо: долго ждать нельзя. Последний час всего труднее.
Полустанок, к которому вывел Доррен, был грязен и пуст — обыкновеннейший захолустный полустанок, у которого останавливаются только самые медленные поезда. Доррен ушел вперед. Было условлено, что он возьмет билет до Вильны, а Карл — до Москвы, на случай, если навяжется слежка и товарищу Василию придется где-нибудь — а может быть, и не один раз — слезать по дороге и пересаживаться на другие поезда, не заходя в вокзалы. Сам Василий остался дожидаться за станцией и взошел на ветхую, в проломах и провалах, мерзлую деревянную платформу только тогда, когда дважды прозвенел станционный колокол и подошел, пыхтя и гремя, паровоз на десять минут опоздавшего поезда.
Карл влез с чемоданами в ближайший вагон. Следом за ним быстро поднялся Василий. Доррен остался у здания полустанка — проследить за посадкой. И сразу же бросился в глаза на пустой платформе (даже жандарма нет, одни железнодорожники) коренастый человек в ватном пальто и чиновничьей фуражке с темным бархатным, как у учителей министерства народного просвещения, околышем. Он был большеногий и большеротый, с вислыми усами, опухшим носом — ничего необыкновенного, особенного, — но Доррен заметил, как шарили вдоль вагонов воровато, по-мышьи, узенькие глазки этого человека. И когда Карл — уже без чемоданов — соскочил с вагонных ступенек и подошел к Доррену, разминая плечи (они все-таки здорово тяжелые, чемоданы эти!), Доррен кивнул на «чиновника»;
— Собака на следу.
Карл глянул в свою очередь.
Да, несомненно агент. И следит за тем именно вагоном, в который вошел товарищ Василий. Следит — не выйдет ли… А сам все ближе, все ближе подходит к вагону, к ступенькам. Уже взялся за поручень одной рукой.
Доррен прошептал:
— Надо сказать товарищу Василию. Может быть, лучше, чтобы он слез. Здесь его не тронет собака. Не посмеет. А в поезде…
Но уже дали третий, отправной звонок, просвистел обер-кондуктор, лязгнули колеса и сцепки, звякнули тарелки буферов, поезд тронулся, и с ним вместе тронулась, прицепившись к поручням, агентская, охранная фигура. Шпик не торопился войти; он продолжал еще следить за длинной вереницей тянувшихся вдоль платформы вагонов: не спрыгнет ли кто на тихом, еще безопасном ходу. Но никто не спрыгнул. Поезд рванулся вперед толчком, пошел скорей, вдоль вагонов засвистал мерзлый, пронзительный ветер. Агент толкнул плечом дверь на площадку и поднялся.
Латыши смотрели вслед. Кажется, они плохо исполнили поручение. Им было сказано твердо: доставить товарища так, чтобы с ним ничего не случилось. Сам важный человек, и литературы с ним много-два чемодана. Это сколько пудов!
И все прошло хорошо: посадка, билеты. А вот… Откуда он только взялся, агент? Во всяком случае, надо было предупредить товарища…
Предупреждать было незачем: товарищ Василий заметил сам. Еще при посадке видел он, как заспешил из станционного здания этот человек. Теперь выждал в коридоре, и только когда агент вошел наконец в вагон, Василий завернул в купе, в котором сгрузил чемоданы Карл.
В купе, как и во всем вагоне, было полно гимназистов. Василий прикинул в уме. Ну да, конечно! Вчера было 6 января — последний рождественский праздник. Каникулы кончились, школьники возвращаются из рождественских своих отпусков учиться в город.
Ребята столпились тесной кучкой у окна. Они смотрели на снежное бескрайное поле, открывшееся сразу же, как только миновали полустанок. Но едва Василий показался на пороге, они все, как по команде, повернули головы и крикнули звонким хором:
— Занято!
Он вошел все-таки. И сейчас же следом за ним, в подкрепление гимназистам, занимавшим купе, из вагонного коридора вбежало еще несколько мальчиков. Один из них, рыжий и вихрастый, выкрикнул, протягивая руку, точно собираясь схватить Василия за рукав:
— Вам сказано: занято!
— Ничего. — Василии кивнул благодушно и, привстав на носки, глубже задвинул на багажной полке чемоданы. — Я ведь места не займу.
Мальчики опешили:
— То есть как «не займете»?
— А так, — засмеялся Василий. — Я такой секрет знаю. Сижу…
Он действительно сел на темную, жесткую, грязную лавку и вытянул беспечно ноги.
