Двор был пуст. Вот так всегда — то не протолкнуться из-за старух или мамочек, гуляющих с детьми, то, как сейчас, двор словно вымер. Торопов дернул плечом и сбежал с крыльца.
Ну не кричать же, в самом деле? Не гопники ведь прицепились с требованием покурить или с просьбой одолжить мобильный телефон на время. Вполне приличный человек, стильно одетый, в сером плаще, широкополой серой шляпе. На вид — до сорока, ровесник. Ничто не демонстрирует его агрессивных намерений, нет никакой видимой угрозы… Кричать, бежать прочь, на оживленную улицу? Это значило выглядеть смешно и нелепо, а Андрей Владимирович Торопов не любил выглядеть нелепо и смешно.
Нужно просто пройти пятьдесят метров до выхода со двора, свернуть направо и выйти на улицу Рихарда Зорге. Не станет же этот немец бежать за ним с криками. Не станет?
Не бежать, приказал себе Торопов. Просто широкий деловой шаг занятого и уверенного в себе человека.
— Герр Торопов! — Нойманн позволил себе повысить голос, это был еще не окрик, но что-то похожее на угрозу уже прозвучало.
Отчего-то в голову пришло сравнение — словно пистолет сняли с предохранителя. Не передернули затвор, не выстрелили — всего лишь передвинули рычажок предохранителя, но от этого угроза не стала менее реальной.
Быстрее, нужно идти чуть быстрее. То, что Торопов втянул голову в плечи, — ерунда. Так — рефлекс. Из-за полемики в Сети перестрелки не устраивают. Хотел бы бить — пришел бы не в одиночку. Плащ почти до земли и шляпа — не лучшая одежда для потасовки, а утро — десять часов без малого — не самое лучшее время для рукопашного выяснения отношений. И акцент… Немец, устраивающий драку в центре Уфы с местным жителем… Немец, представившийся эсэсовским званием, — это уже за гранью.
Шутка. Дурацкая шутка.
Сейчас кто-то наверняка снимает все происходящее во дворе, а потом сольет снятое в Сеть. Сольет? И на здоровье. Торопов ничего такого не сделал. Он просто идет через двор. Плечи развернуты, подбородок поднят. Просто не хочет связываться с уродом-фашистом. Не желает.
И пусть этот самый Нойманн идет следом и бормочет что-то — в результате смешным выглядит он, а не Торопов. Вечером нужно обязательно обо всем этом рассказать на сайте. И ничего не будет страшного, если что-то прибавить.
Например, Нойманн не просто просил о беседе, а угрожал. Сказал, что неонацисты больше не собираются терпеть независимой и жесткой позиции известного в Сети полемиста. Пусть он этого напрямую не произнес, но ведь это подразумевается. Ведь подразумевается?
Просто намекнуть так многозначительно, что эсэсовский последыш потребовал…
Во двор въехала машина. Микроавтобус.
Это даже к лучшему, мелькнуло в голове Торопова. Остановить его. Взмахнуть рукой и встать на пути. «Фольксваген» еле едет, водитель ищет, наверное, какой-то адрес. Взмахнуть рукой, а когда машина остановится — подойти и спросить что-то у водителя. Вполголоса. Что-нибудь нейтральное. Который час, например. Или не видел ли он красного «Опеля» и серой «Тойоты» на въезде? Спросить тихо, но при этом бросить быстрый взгляд на Нойманна, чтобы тот подумал, будто разговор идет о нем. И штурмбаннфюрер непременно запаникует. Никуда не денется. А если удастся втянуть водителя хотя бы в пятиминутный разговор, то Нойманн просто сбежит, поджав хвост. Точно — сбежит.
Торопов поднял левую руку и сошел с тротуара на проезжую часть. Не дергаться, нужно помнить о возможной видеокамере. Движение руки должно быть естественным.
Микроавтобус начал тормозить.
Торопов сделал шаг, но на его плечо тяжело легла рука.
— Я же сказал — стоять! — прорычал Нойманн. — И ты должен остановиться…
— Да кто ты такой!.. — воскликнул Торопов, поворачиваясь и отталкивая руку немца. — Не смей ко мне прикасаться…
И замолчал.
Двор, дом, деревья разом замерли, словно все вокруг внезапно сковал мороз. Воздух в груди у Торопова превратился в комок льда. В колючий и шершавый комок. Все вокруг медленно поплыло вверх и влево, словно двигалось по спирали.
Упасть Торопову не позволили — Нойманн подхватил его под руки и удержал. Потом из микроавтобуса вышел человек, и они вдвоем с штурмбаннфюрером небрежно втолкнули Торопова в машину. Бросили на пол у заднего ряда кресел.
Торопов попытался закричать, сообразив наконец, что это не розыгрыш, не шутка, что его — его! — ударили и похищают. Что все это было спланировано не для того, чтобы потом хвастаться через Ютуб, как ловко унизили своего сетевого оппонента. Если этот ролик попадет в Сеть — это уголовная статья для шутников. Похищение и все такое… Это несколько лет отсидки.
Теперь уже можно не бояться выглядеть смешным и нелепым. Теперь можно кричать и попытаться защищаться.
Вместо крика получилось только захрипеть — Нойманн ударил со знанием дела. Всего одно движение руки, а тело Торопова отказывается двигаться, и легкие дергаются, не в силах втянуть в себя хотя бы глоток воздуха…
Нойманн и второй похититель сели на заднее сиденье. Дверцы хлопнули, машина тронулась с места.
Торопов дернулся, пытаясь подняться, но немец небрежно надавил ему на грудь ногой и тихо сказал: «Сидеть!»
И перед глазами Андрея Владимировича вдруг оказался нож. Держал его второй похититель, держал с небрежностью профессионала, на пальцах, а не сжимая в кулаке. Лезвие легонько коснулось горла Торопова. Лишь коснулось, и не острием, а плоской стороной. Холодной плоской стороной.
— Мы не любим, когда кто-то шумит в машине, — сказал Нойманн. — Мы хотели бы поговорить с вами, герр Торопов, но если вы попытаетесь кричать, то штурмфюрер Краузе медлить не будет. Единственное, чего вы добьетесь, так это быстрой и почти безболезненной смерти. Наш организм так устроен, что если перерезать артерию, то мозг, лишившись кислорода, просто уснет. Всего секунд тридцать. Максимум — минута. Будет много крови, но…
— У меня есть тряпка, прикрою горло, — сказал Краузе, снова качнув ножом перед лицом Торопова. — А потом Пауль притормозит, мы выбросим тело и уедем.
— Вы хотите жить, герр Торопов? — спросил Нойманн. — Вы ведь не собирались умирать этим утром? Начинается весна, даже в ваших диких местах поют птицы и набухают почки… Жизнь прекрасна. Нет?
— Кто… вы… такие?.. — прохрипел Торопов.
— А какая вам разница, господин чекист? — засмеялся водитель.
Его Торопов так и не рассмотрел. Водителя зовут, кажется, Пауль. Так сказал этот тип с ножом.
— Не чекист, — поправил Нойманн. — Энкавэдист.
— По мне — все равно. Мясо — и больше ничего.
— Я…
— Ты лучше помолчи, — Краузе похлопал Торопова ножом по щеке. — Мы дадим тебе слово — и тогда боже тебя упаси молчать. Сейчас — лежи и наслаждайся жизнью. Человек не знает, сколько ему отмерено. В любой момент нить может оборваться… или ее кто-то обрежет…
Не сознавая до конца, что делает, Торопов попытался оттолкнуть лезвие ножа от своего лица.
— Дурак, — сказал с усмешкой Краузе. — Не дергай щупальцами, комиссар…
— Вырывается? — осведомился Пауль. — Лови.
На грудь Торопову упали, звякнув, наручники.
— Прошу ваши ручки. — Краузе убрал нож и ловко защелкнул браслеты на руках Торопова. — Будешь еще дергаться — заткну рот и подрежу сухожилия на ногах. Для начала.
— Но даже тогда жизнь все равно будет прекрасна и заманчива, — распевно произнес Нойманн. — Как написал когда-то ваш сумасшедший гений Достоевский, даже если бы мне выпало до конца жизни стоять над пропастью на узком карнизе, вокруг бы грохотал гром и сверкали молнии, и меня стегал ледяной дождь, и тогда бы я выбрал жизнь… Я не ручаюсь за точность цитаты, но общий смысл…
Машину тряхнуло.
— Что такое, Пауль? — спросил Нойманн.
— То, что они называют дорогами, — со смехом ответил водитель. — Я заслушался вашим выступлением, герр штурмбаннфюрер, и зацепил колесом яму.
— Осторожнее, Пауль. — Краузе тоже засмеялся. — Если машина сломается, то придется нашего гостя бросить в ней. А я еще не наигрался.
— Хорошо, я буду осторожен, — сказал водитель. — Да тут недалеко. Черт…
— Вас ист лос? — быстро спросил Нойманн.
— Да ист айн шуцман, — ответил Пауль напряженным голосом.
— Фар нихт лангзамер унд нихт шнеллер…
Торопов не знал немецкого. И в школе, и в университете учил английский, но вот эти вот «васистлос» и «шуцман» понял. На дороге стоит полицейский. Регулировщик или даже патруль. Может, просто выискивает, с кого сшибить денег, а может, в рамках очередной контртеррористической операции или какого-нибудь плана «Перехват» досматривает все машины.
Вот сейчас он остановит микроавтобус, и тогда… А что тогда, подумал Торопов. Что тогда? Этот сумасшедший Краузе перережет-таки Торопову горло? Или…
Торопов не отрываясь смотрел на нож, плавающий в воздухе перед самым его лицом. На лезвии была какая-то надпись. Готические буквы плотно лежали на стали, Торопов видел их, но прочитать не мог. В голове крутилось что-то о чести и верности. Что-то такое писали на клинках эсэсовских ножей, но вспомнить, что именно, Торопов сейчас не мог. В голове упругим каучуковым мячиком прыгала фраза Нойманна о том, что человек с перерезанным горлом просто засыпает. Прыгала и разбивала вдребезги все остальные мысли.
