придут читатели, придут, вот увидишь…
Я сидел на стуле, оплывая, словно мешок с… чем-то вязким. Слова Ирины доносились до меня уже откуда-то издалека. Я принялся шарить по карманам в поисках нитроглицерина. Подружка моя все поняла. Открыла сумочку, достала упаковку — у нее всегда были наготове все необходимые мне лекарства — сунула в мой беспомощно открытый рот желатиновый шарик. Я ждал, что возбуждающий холодок прихлынет к сердцу, мне станет легче, и я снова смогу с привычной иронией относиться к неизбежному…
Нитроглицерин растаял, но облегчения не принес. Я огляделся. В Малом зале до сих пор стоял бюст вождя всех времен и народов. Почему его не убрали, я не знаю, возможно, сохранили, как музейный экспонат. Ленин грустно смотрел на меня, мигая в свете ламп тускнеющей бронзой.
Я и сам подмигнул ему:
— А помнишь, Ильич, как мы с тобой собирали здесь полные залы, как несли в массы посылы социалистического реализма! Наши сердца горели! Убеждённость в правоте, не требующая раздумий, твёрдость в достижении цели, служение великой идее… Эх! Душевное времечко было, правильное… Вот бы повернуть часы вспять…
В зал вошла стайка «пионеров». Мое сердце радостно затрепетало, я выпрямился на жёстком стуле. Ну вот и первые читатели! Отрадно видеть, что молодежь книгами интересуется. А я, старый дурак, уже грешным делом подумал, что никто не придет, и всё это попусту. Пришли, родимые…
— Тут Варан-39? — неожиданно спросила одна из девчонок, худая, с кольцом в ноздре.
— Нет такой книги у меня, милая, — улыбнулся я, — проходите,садитесь, — я глянул на часы, уже пора начинать. — Еще минутку подождем, пока остальные подтянутся.
— Не-е, дедуля, мы на встречу с блогером пришли.
— Варан в другом зале! — крикнул кто-то из них, оторвавшись от смартфона.
— Точно, вон трансляция уже началась!
И стайка молодежи упорхнула из зала вместе с моими последними надеждами на преданных читателей. Это было как последний удар под дых. Вот, значит, как… Теперь Варан в почете. Ящерка какая-то…
Ирина с тревогой посмотрела на меня, потом что-то крикнула Мише, но я уже не услышал ни звука… Острая боль, словно мне в грудь воткнули нож, пронзила сердце, я попытался вскочить. Но не вышло… Ха! Наивный! Будто от инфаркта можно убежать. Не сдвинувшись с места, я начал куда-то падать… Горло мое обожгло, точно я залпом осушил кружку чистого спирта. Я начал хватать воздух ртом, шаря руками, стараясь удержаться на поверхности сознания. Сквозь вату в ушах вдруг пробились голоса:
— Вы шо, бисовы дети, сдурели! — надрывался кто-то. — Угробили пацана⁈
— Да брось ты, Михалыч, это ж святое дело! — вяло отвечали другие голоса — хриплые и грубые. — На, лучше сам хлебни…
— Черти! Вы шо, не видите⁈ Он же ж не дышит! Быстро тащите в медкабинет!.. Уволю нахрен! Шо удумали в рабочее время!
Было очень жарко и шумно. Что-то гремело и лязгало в кромешной тьме. Меня подхватили и понесли куда-то. Сквозь грохот и визг до моих ушей доносилось:
— Вот же разорался, сучий потрох… — это бурчали тащившие меня. — Уволит он… Ага, как же. У нас безработных не бывает, у нас бывает, что работать некому…А молодой ничего — хлебнул знатно. Тока вырубился быстро.
Неужели это работники Дома литераторов?
— Так ты ему чистогана налил! — вторил другой голос. — Водки надо было!
— За вливание в наш дружный цех водкой не обойдешься! Я ж не знал, что его так сразу поведет. С виду-то крепкий, вроде.
Адский грохот и жар отдалились. Стало прохладно. Зрение мое понемногу начало проясняться. Яркий свет лился с двух сторон не слишком широкого тоннеля. Нет, не ЦДЛ это. Чуть скосив глаза, я увидел черные волосатые пальцы, вцепившиеся мне в плечо. Куда же меня волокут эти черти? Из ада — в рай! Неужто заслужил, господи!.. Меня втащили в помещение с белыми, почему-то выложенными кафелем стенами, брякнули на что-то плоское. Ангельски-нежный голос осведомился:
— Что с ним? Током ударило?
— Да не… — забормотали черти, темной массой сбившиеся у входа. — Хватанул лишка…
— Ах вы, пьянь подзаборная! — накинулся на них ангел. — Чтоб вас черти взяли! Выметайтесь отсюда!
— Ангелинушка, — наперебой взмолились те. — Мы же чтим кодекс… В горячем цеху повелось так испокон веку. Не нами придумано, не нам и отменять…
Омахнув меня белоснежным крылом, Ангелина выставила «бисовых детей» прочь. Потом наклонилась, поднесла к моему лицу какой-то сосуд. Резкий запах словно взорвал мой мозг. Я чихнул и закашлялся. Рвотный ком подкатил к горлу. Ангел ловко повернул меня набок и наклонил над металлическим тазиком. Меня вырвало. Потом еще и еще. Наконец, полностью обессилев, я отстранился от тазика и облегченно откинулся на свое жёсткое ложе. Ангелина сунула мне под голову надувную подушку.
— Полегчало? — спросила она.
— Да, спасибо… — простонал я. — Где я? В Раю?..
Звонкий девичий смех раздался в ответ.
— Нет, пока еще на этом свете, — проговорила девушка. — И если спиртягу кружками глушить не будешь, то еще лет пятьдесят точно проживешь, до всеобщей победы коммунизма дотянешь…
Пораженный тем, что ангел говорит о коммунизме, я оперся ладонями в края своего ложа и сел. Голова у меня при этом закружилась. Пришлось зажмуриться и переждать. Когда я снова открыл глаза, то понял, что и в самом деле нахожусь не в Раю, а в обыкновенном медицинском кабинете. Вот стеклянный шкаф с флакончиками и бутылочками. На стене таблица для проверки зрения. Письменный стол, заваленный бумагами. Вешалка в углу — с белыми халатами. Окно, а за ним — голые ветки, царапающие по стеклу.
И хозяйка кабинета ему под стать. Стройная, в ослепительно белом халатике, туго стянутом на талии пояском. Из-под шапочки выбилась русая прядка. В зеленых глазах блестит насмешливый огонек. Нос чуть вздернут. Губы по-детски припухшие… Как же я мог не узнать этого голоса? Тем более — имени. Это же Ангелина Дорохова… Сестричка из нашего заводского медпункта. Блин, когда это было-то! Первая моя любовь… Ну, значит, морочат мне черти голову… Ей же, Ангелине, сейчас должно быть не меньше, чем мне…
— В горячий цех я тебя сегодня не пущу, — сказала она. — Скажи Михалычу, пусть он тебе работу на свежем воздухе подыщет…
— Ага, — усмехнулся я. — В девятом круге, где веет ледяным ветром от озера
