то ли трещина в одном из ребер, то ли даже перелом — точнее определить не берется. Как уйду, опять навестит. Благословляю пребывать в строгом послушании у него. А хорош, хорош! — последнее относилось к мечу, который отец Варнава тем временем вытащил из ножен. — Вилецких мастеров работа, Браничева школа. Славно поработал, переточить потребуется.
— Вы, отче, и в оружии толк знаете.
— Так не игуменом же меня родила матерь моя, княжиче.
Вернув меч обратно в ножны, отец Варнава перешел к кожаному нераспашному поддоспешнику:
— Да уж… Еще малость — и тебя тоже отпевать могли бы.
Внимательно осмотрел изнутри, пошарил старательно. Нахмурился:
— Кишень была зашита?
— Да, отче, — сказал Кирилл, морщась и осторожно прикасаясь пальцами к правому виску, где под льняной повязкой опять проснулась тупая пульсирующая боль.
— Разорвана. И пусто в ней. Что с тобою, княжиче? Может, кликнуть отца Паисия?
— Не надо, отче, — терпимо… Я вспомнил! Да! Было два послания.
— Вот как. А где ж другое?
— Другое… Сейчас, сейчас… Ага! Оно в том же поддоспешнике, только внутрь вшито, между слоями кожи. Со спины. Как же я забыть-то мог? Ну да, вот теперь в точности припоминаю: отец сам и вшивал, отчего-то никому из скорняков не доверил. Да еще и приговаривал при этом, дескать, у доброго воина там целее всего будет.
— Верно, доводилось мне слыхать от Вука подобные слова.
Отец Варнава потянулся к поясной перевязи, вынул нож. Мельком оглядев его, примерился кончиком острия к обрезу подола стеганого поддоспешника и принялся сноровисто отделять один слой кожи от другого. На пол посыпался свалявшийся конский волос. Вспоров простежку, осторожно просунул внутрь руку, извлек наружу сложенный вчетверо и убористо исписанный с обеих сторон листок тонкой, но плотной синской бумаги. Развернул. Подойдя поближе к оконцу и откинув голову, побежал глазами по строчкам. Между густыми бровями обозначилась вертикальная складка.
— Отче, а пропавшее письмо — это как? Плохо? — решился спросить Кирилл, когда настоятель наконец завершил чтение и задумчиво пошелестел бумагой в пальцах.
— Это никак, выкинь его из головы. Прости меня, грешного, что голодом тебя совсем заморил. Начинай-ка подкрепляться, княжиче. Ангела за трапезой. Надобен буду — зови без стеснения.
Он быстро наклонился и нырнул в низкий арочный проем. Уже из-за двери Кирилл услышал:
— Брат Лука! Княжича покорми и обиходь. После снеси все обратно да в келии приберись.
Сиделец подоткнул подушку повыше, помог приподняться. Кирилл покривился.
— Сам ведь не поешь — левою-то оно ой как несподручно будет. Давай-ка пособлю. Давай, давай. Ты не смущайся, брате-княжиче: у меня ведь послушание таково — при недужных пребывать. Со всеми-всеми их потребами. Я и суденце отхожее подам опослень, коль нужда случится. Тут стеснительного ничего и нету. Скажешь только, когда…
Кирилл стоически вздохнул, открывая рот ложке, которая двигалась ему навстречу. Первый же глоток густого куриного навара с измельченным белым мясом, овощами и кореньями изрядно удивил его.
— А отец настоятель благословил лёгкое скоромное избранным болящим подавать, — словоохотливо пояснил брат Лука. — Отец Паисий определяет, кому именно. Ведаешь, я иной раз грешным делом помышляю: а славно было бы и самому как-нибудь занедужить, Господи помилуй. А теперь вот и кашка гречневая на молочке нас дождалась, да с маслицем коровьим, да с медком… Пить не хочешь? Это особый настой травяной — отец Паисий у нас к тому ж и травник превосходнейший.
Незаметно наевшийся до отвала Кирилл почувствовал, что его клонит в сон:
— Спасибо тебе, брате.
— Да во славу Божию.
Он опустил потяжелевшие веки и поначалу еще слышал, как брат Лука чем-то осторожно шуршит да позвякивает.
* * *
Вернувшись в свою келью, отец Варнава присел к узкому столику близ окошка, еще раз — только уже неспешно и останавливаясь на некоторых местах с особым вниманием — перечитал послание. Рассеянно ухватил сосудец с чернилами, то время от времени постукивая им, то двигая по столешнице взад-вперед. Будто очнувшись, выпрямился, достал несколько листов бумаги ручной выделки и начал быстро писать. Дождавшись, чтобы на последнем высохли чернила, скатал их в три тонких тугих свитка, обмотал грубой нитью. От лампады в иконном углу зажег огарок свечи красного воска, покапал на обвязку и запечатал, приложив рельефный щиток перстня с левой руки. Негромко позвал через плечо:
— Брат Илия!
Рослая крепкая фигура келейника неслышно появилась в дверях.
— Призови ко мне братий Сергия-младшего, Исидора и Никона. Вослед за ними, чуть позже, — отца Паисия.
Брат Илия молча склонил голову и вышел.
Игумен опустился на колени перед келейным иконостасом. Некоторое время пребывал в безмолвии, раз за разом осеняя себя знаком креста. Когда за дверью раздалась входная молитва, поднялся.
Трое коренастых монахов, не кровных братьев и даже не родственников, но чем-то неуловимо похожих друг на друга, слаженно согнулись в поясе.
— Брат Сергий! Отправляешься в Ефимов скит ко архимандриту Власию, сугубый поклон ему от меня.
И настоятель вручил названному иноку один из свитков.
* * *
Как раз об этой же поре в нескольких днях пути от Преображенской обители маленький сухонький старичок в легком летнем подряснике сидел за врытым под яблонею столиком. Он сосредоточенно окунал в чашку с цветочным чаем сладкий сухарик из пасхального кулича и временами кивал, слушая другого старичка в бараньей душегрейке, весьма округлого лицом и телом.
— Тогда послушник Сисой говорит ему: «Книжник ты изрядный и меня переспорил — тут деваться некуда: твоя взяла. На словах. Только вот беда какая: на деле-то все одно будет по-моему!» А брат Кифа, конечно же, таковыми предерзостными речами крепко опечалился, руками разводит да ответствует смиренно: «Ну коли так, то спаси тебя Господи, брате!» На что послушник Сисой фыркает, что твой кот, подбоченивается — и в крик: «Чего-чего? Это меня-то «спаси Господи»? Да это тебя самого «спаси Господи!»
Сухонький старичок уронил сухарик в чай, сморщился и затрясся. Поперхнувшись глотком, замахал ладошками, зашелся в приступе кашля. Из выпученных глаз его побежали слезы. Округлый старичок в душегрейке привстал; угодливо перегнувшись через стол, занес руку:
— По спине не постучать ли, отец архимандрит?
— Не надобно, отец Памва, всё уже, всё. Спаси тебя Господи! — он сдавленно хрюкнул и помотал головой. — Ох-хо-хо, грехи наши тяж…
Спина его внезапно выпрямилась, а светлые до прозрачности глаза распахнулись, уставясь сквозь отца келаря в неведомую даль.
— Никак, опять узрели нечто, отец архимандрит? — с жадным любопытством прошептал, замерев и нависнув над столом, отец Памва.
— Ага! Чрево твое узрел, отец келарь, — сварливо отозвался сухонький старичок, ткнув твердым узловатым пальцем в упомянутое место. — Эко тебе харчи скитские впрок-то
