колоннами, по другую сторону от алтаря, Саша заметил фиолетовую полотняную палатку с золотыми парчовыми дверями, похожую на шатёр Шамаханской царицы из мультфильма «Золотой петушок». Вскоре к палатке начала выстраиваться очередь из священников и детей. Саша никогда бы не догадался зачем, если сам не стоял к причастию каждое воскресенье.
Служат, конечно, обедню. Саша усмехался про себя. Народ русский, может, на рожон и не попрет, но как обойти дурацкий закон всегда придумает.
— Это походная церковь атамана Платова, — шепотом пояснила Мария Федоровна, проследив за его взглядом, — он всегда возил её в своем обозе, а потом завещал Рогожскому кладбищу.
— Граф Платов был старовером? — спросил Саша.
— Конечно, — шепнула тигрица, — об этом все знают.
Новость показалась Саше сомнительной. Прежде всего потому, что он раньше об этом не слышал, да и у Лескова старообрядчество Платова, много помогавшего Левше, нигде не упоминалось.
Но то было при либеральном Александре Павловиче, так что чем черт не шутит.
— Святые дары там освящаете? — спросил Саша.
— Вы не говорите об этом, хорошо? — попросила Мария Федоровна.
— Не скажу, — пообещал он.
Ближе к концу службы к Морозовым просочился старик в черных одеждах до пят. На голове — черное покрывало, отороченное красной тесьмой по краям, в одной руке лестовка, в другой клюка. Скрюченные пальцы обтянуты жёлтой, словно пергаментной кожей. Седая борода до середины груди, горящий взгляд.
Савва Васильевич и всё его семейство почтительно поклонились старику.
А тот подозрительно посмотрел на Сашу.
— Отрок кто тебе? — спросил он Морозова.
— Правнук мой: Саша, — объяснил Савва Васильевич, — Елисея, старшого моего, внук.
— Правнук значит? — переспросил черный старик. — У французского курафера стрижется правнук-то! И земных поклонов не кладёт. Говорил я тебе Савва: не доведут миллионы твои до добра!
— Накажу Елесе, — вздохнул Савва Васильевич, — чтоб за внуками смотрел получше.
— А что говорят, что царевич у тебя ночевал? — поинтересовался старик.
Саша напрягся.
— Правду говорят, — признался Морозов. — Ночевал, не побрезговал.
— Не им, немцам, нами брезговать! — сказал чернец.
— То государев сын, — заметил Савва Васильевич.
Старик окинул Сашу взглядом. И покосился на запечатанный алтарь.
Поморщился.
— Иконы там в алтаре гниют и ризы тлеют! Да что им немцам!
— Не я запечатывал, — вмешался Саша. — Но я распечатаю. А национальность не кровь, отче. Национальность — это язык, на котором человек думает. Я думаю по-русски.
Старик хмыкнул, с сомнением покачал головой и величаво удалился, стуча клюкой по каменному полу.
Сразу после литургии начиналась вечерня, во время которой ожидалось «падение ниц» и пребывание в оном состоянии в течение минут что ли сорока. Сашу честно предупредили, и он решил данным мероприятием манкировать, тем более что рисковал опоздать на дворянский обед. Ибо миновал полдень.
То есть поезд благополучно ушёл.
Обратно он вернулся в карете Морозовых, с извозчиком их же, но высадили его за углом.
В конце переулка мелькнула чья-то тень. Он и не сомневался, что его уже ждут.
Строганов встретил внизу, у парадной лестницы.
— Вы следите за мной граф? — поинтересовался Саша.
— Понимаете, в вашем возрасте легко совершить ошибку, за которую потом придётся расплачиваться всю жизнь, — заметил Строганов, — и мой долг подданного удержать вас от этого.
— Плохая эпидемиологическая обстановка? — предположил Саша.
— Эээ… — протянул граф, — да.
— Спасибо, что предупредили. Буду знать.
— Впрочем, когда мне доложили, с кем вы уехали, я полностью успокоился на этот счет.
— Гогель знает? — спросил Саша.
— Я ему не говорил.
— Как у него настроение? Рвёт и мечет?
— Ну-у… Говорит, что вы были обычным мальчиком, а на enfant miraculeux он не рассчитывал.
Как будет «вундеркинд» по-французски Саша уже выучил.
— Льстит, — прокомментировал он.
— Не совсем, — улыбнулся Строганов. — Григорий Федорович ещё добавил, что вы были просто упрямым, а стали неуправляемым.
— Я не нуждаюсь во внешнем управлении, граф, ибо сам для себя являюсь тем ещё тираном. Не развлекаться ездил. Кстати, перенесли приём?
— Да.
— Спасибо! Я в вас не ошибся.
— Я вас провожу до вашей комнаты? — спросил Строганов.
— Спасибо за поддержку, — кивнул Саша.
Гогель ждал на пороге.
— Александр Александрович, где вы были? — с порога спросил он.
— Где может быть верующий человек в Троицын день? — удивился Саша. — Службу стоял естественно.
— Зачем надо было для этого исчезать из дома?
— Боялся, что вы не одобрите мой выбор храма, Григорий Федорович.
— И где была литургия?
— На Рогожском кладбище.
Гогель на минуту потерял дар речи.
— У раскольников? — переспросил он.
— У старообрядцев, — политкорректно поправил Саша. — Надо же мне было убедиться, что они поминают и папа́, и всё августейшее семейство.
— Да? — опешил Гогель.
— Для меня это неважно, но для батюшкиных советников, надеюсь, станет аргументом для того, чтобы не преследовать людей попусту.
— При Анне Иоановне на реку Выг к старообрядцам-поморам прибыла комиссия графа Самарина проверять, молятся ли выговцы за царицу, — вспомнил Строганов, — так они срочно внесли в молитвенники нужную молитву. Общим собранием монастыря.
— Не думаю, что её выдумали для меня, — заметил Саша. — У них бы времени не хватило. Так значит воз и ныне там со времен Анны Иоановны? Сто лет с лишним?
— Тогда не все поморцы согласились с этой уступкой, — продолжил Строганов, — часть монахов покинули обитель под предводительством старца Филиппа, и его последователи и сейчас не молятся за власть, которую считают «антихристовой».
— Но запечатаны почему-то рогожские алтари, — заметил Саша.
— Филипповцы ещё вреднее, — сказал Строганов.
— Серьёзно? А я бы плюнул. Не молятся — и хрен-то с ними!
Колонный зал Дома Союзов (ой, то есть Благородного Собрания) был совершенно таким же, как в 1986-м, когда Саше вручали аттестат об окончании 179-й школы. Высоченный полоток, белые коринфские колонны, хрустальные люстры в два яруса. Только вместо стульев перед сценой — накрытые столы. На столах серебро, тонкий фарфор и цветочные композиции. Пахнет эстрагоном, розмарином и острым сыром. Кухня, к счастью, не постная, но, увы, французская. Саша предпочитал попроще.
Вина ему не полагалось, к грибам
