он был равнодушен, а как можно употреблять в пищу что-то улиткообразное не понимал вовсе. Так что налегал на рататуй из баклажанов и сыр с восхитительной зелёной плесенью, которую никогда не считал лишней. Правда, его пятидесятилетний желудок, там в будущем, не вполне разделял пристрастия хозяина.
Мероприятие носило официальный характер с тостами за государя, государыню и всю царствующую фамилию. И Саша было решил, что оно не стоило ни ссоры с Гогелем, ни грядущего объяснения с отцом.
Да и народу присутствовало маловато по сравнению с толпами студентов на вокзале и многолюдным купеческим собранием.
— Насколько в Москве дворян меньше, чем купцов? — спросил Саша у Строгонова.
— Меньше, — ответил граф. — Но не в этом дело. Просто не все пришли.
— Почему?
— Не все приветствуют начинания государя, — тихо сказал Строганов.
Постепенно дворянство поддалось действию французских вин и разговорилось.
К этому моменту Саша успел понять, что знаменитый луковый суп — это не так уж плохо, особенно, если на курином бульоне и с крутонами.
Принесли клубнику со сливками, что тоже было ничего.
— Это из имения Ясенево князя Сергея Ивановича, — пояснил Строганов. — Он президент нашего Московского общества сельского хозяйства и Российского общества любителей садоводства.
Саше представили многих присутствующих, и он далеко не всех запомнил, но фамилию упомянутого князя забыть было нельзя, ибо она была: Гагарин. Но не Юрий, а Сергей. Князь выглядел лет на восемьдесят, имел седые бакенбарды, седые брови и полностью седые волосы, которые, тем не менее, до сих пор вились. Черты лица правильные, нос прямой, лицо в морщинах. Аристократическая рука с длинными пальцами держала серебряную мини-вилочку для собственного производства клубники. Судя по времени года, тепличной. Но Саша не стал придираться по поводу недостаточной сладости и ароматности.
Сидел князь на почетном месте, справа от генерал-губернатора. То есть Строганова.
— У Его Сиятельства сады с лучшими сортами плодовых деревьев, ферма для разведения тонкорунных овец, оранжереи и поля клубники, малины и смородины, — с гордостью пояснил генерал-губернатор.
— Это можно только приветствовать, — улыбнулся Саша. — А что вы думаете об эмансипации, князь?
Прежнее воплощение клубничного плантатора и знатного коммуниста Грудинина, кажется, несколько смутилось.
— Это сложный вопрос, Ваше Императорское Высочество…
— Конечно, — кивнул Саша, — но постараюсь понять.
— Неверно считать крепостное право — рабством… — начал князь.
«Ну, да! — подумал Саша. — Это другое».
— Не только крестьяне работают на помещика, но и помещик поддерживает крестьян в годы неурожая, — объяснил Гагарин. — Я устроил своё хозяйство, но и крестьяне научились выращивать клубнику на своих полях, и вполне довольны. Всё возим в Москву и продаём здесь. И я, и они получаем свой доход. И всё работает. Зачем же это разрушать? Мы все будем разорены: не только я, но и освобожденные крепостные. У России свой особый путь, к чему нам рабски подражать Европе.
Саша сдержанно улыбнулся. «Ну, конечно! Наше исконное рабство во имя свободы от богомерзкой Европы».
— Не всё к нам можно пересадить и не всё на нашей почве приживется, — продолжил князь. — У нас рабочих рук не хватает. Откуда их взять? Кто будет обрабатывать мои сады? Наёмные работники? Но они слишком дороги. Да и не найдёшь!
«Понятно, — подумал Саша, — Клубничному Совхозу имени Ленина без крепостных никуда. За неимением таджиков».
Дворянство смотрело на князя сочувственно и явно подписывалось под каждым словом. Саша заподозрил, что мизансцена вообще подстроена, и старика специально подсадили к нему поближе, чтобы он резанул царскому отпрыску всю правду-матку, ибо дедушка старый, ему всё равно.
— Если говорить без обиняков, так называемая «эмансипация» — это просто конец дворянского сословия, — резюмировал князь.
— Это у князя с его образцовым хозяйством! — вмешался дворянин помоложе, но тоже в летах. — А в основном и денег негде взять на устройство имения на современную ногу. При всеобщем обеднении дворянству не выдержать нового порядка, не имея кредита. А где у нас частный кредит? Нет его! Да никакого нет. Правительство истощило банки на свои надобности. Большинство дворян будет вынуждено продать имения.
Саша припомнил, что его фамилия Оленин, и он в чине полковника. Ну, да, старый солдат храбрости необыкновенной.
— А выкупные платежи? — поинтересовался Саша.
— Их не на что не хватит, — сказал дворянин. — Даже с долгами расплатиться. А если и расплатимся, останемся ни с чем.
— Поэтому кое-кто уже заложил свои имения, — продолжил князь, — а деньги перевёл в европейские банки.
— Не очень патриотично, — поморщился Саша.
— А куда деться! — развел руками Гагарин. — Мы не своей волей оказались в этом положении.
— Были полными хозяевами в своих имениях, — продолжил Оленин. — А теперь что? Чувствовать себя связанными по рукам и ногам? Оглядываться на закон, не нами писанный?
— Не вижу ничего плохого в законе, — заметил Саша.
— Это смотря какой закон, — вздохнул князь. — Разве не мы должны решать судьбу нашей собственности? Государь у нас, вроде, и спросил, но делает всё по-своему. До закона ещё дорасти надо. Крестьяне почти в первобытном состоянии, Ваше Императорское Высочество, они темны не образованны, не готовы ни к свободе, ни к владению собственностью. Если сейчас и есть какой-то порядок в народе, с эмансипацией он совершенно разрушится.
— Что же добрые помещики, отцы родные, за триста лет не позаботились об образовании и просвещении подопечных? — спросил Саша.
— Заботились, — возразил князь. — И школы учреждали, и больницы.
— Значит, есть крестьяне, которые готовы? И их можно отпускать на свободу?
— Мало таких.
— Значит у тех помещиков, которые не учреждали школы, и подавно надо крещеную собственность отобрать, ибо не образовывают и не просвещают.
— Вы кажетесь себе логичным, Ваше Высочество, — проговорил князь, — но просто не понимаете всей опасности.
— Прежде надо уничтожить в народе пьянство, — добавил Оленин. — И образовать священников, чтобы могли вести за собой народ по пути просвещения и нравственности, как лютеранское духовенство.
— Интересная мысль, — улыбнулся Саша. — Можно вообще в протестантизм перейти.
— Я этого не говорил, — насупился Оленин. — Но им только посулили волю, и они уже принялись убивать помещиков! Знаете, сколько таких случаев?
— Убивают тех, кто поддерживал в голодное время и строил школы в имениях?
— По-всякому, — сказал
