на заседании Лисянский.
— Э… ах вот ты про что. Передай артиллерийскому отделу, чтобы на «Балагур» выделили первое же поступившее орудие, да и дело с концом! Все-таки там экипаж уже опытный, грех их без дела держать.
Был уже вечер. Если честно, очень хотелось отправиться к семье, но тогда на одну дорогу туда и назад уйдет чертова прорва времени. А его и так не хватает. В общем, я решил заночевать на месте, благо апартаменты имелись. Но прежде, чем мне удалось туда попасть случилось еще кое-что.
Рядом с ожидавшем меня экипажем, стояли несколько матросов и что-то жарко обсуждали. Надо сказать, случилось такое впервые. Обычно нижние чины стараются держаться от начальства как можно дальше, справедливо полагая, что ничего хорошего от господ офицеров ожидать не приходится. Однако сейчас они о чем-то горячо просили моего вестового.
— Ваньша! — уговаривал рослый артиллерийский квартирмейстер с георгиевским крестом на форменке. — Ить ты мне крестник! Помоги!
— Да я ж рази против, дядька Семен! Только дело то уж больно заковыристое, не знаю, как и взяться…
— Что у вас тут? — строго поинтересовался я.
— Здравия желаем вашему императорскому высочеству! — рявкнул первым пришедший в себя унтер.
— И тебе не хворать, служивый! Вольно! Теперь рассказывайте, какая у вас к моему вестовому надобность?
— Спасите Митьку, ваше высокое…
— Час от часу не легче. Какого Митьку, от чего спасти? Да не телитесь, а говорите по делу…
И тут мне поведали весьма любопытную историю. Матрос первой статьи Дмитрий Воробьев служил вместе с квартирмейстером Ермаковым на канонерской лодке «Балагур». И даже отличился во время памятного боя со шлюпами противника. Он тогда первым добрался до французского парового бота, за что и был представлен к кресту. Но потом случилось странное. Большинство французских моряков погибло, но одному «гард дё ла марину» [2] удалось выжить. И как только он пришел в себя, рассказал, что видел русского матроса, занимавшегося мародерством.
В другое время никто не обратил бы на эти слова никакого внимания, но так уж случилось, что при этом присутствовал командир «Балагура» князь Вадбольский также раненый во время сражения.
В общем, началось расследование, во время которого выяснилось, что единственным подозреваемым может быть только Воробьев. Больше того, в его вещах нашлись французские монеты и несколько табакерок. Объяснить откуда все это взялось, он не сумел, и угодил под стражу.
— Хреново! — констатировал я, выслушав рассказ. — А что Тыртов?
— Его благородие господин мичман поначалу заступался, а потом как вещицы нашлись, сильно осерчал.
— Понятно. Где сейчас ваш «злоумышленник»?
— Да какой он злоумышленник, ваше императорское высочество! Просто дурак…
— Я спросил, где⁈
— Так что на гауптвахте!
— Поехали.
То, что матрос виноват, я нисколько не сомневался. Беда лишь в том, что система наказаний сейчас очень простая. И за этот не самый красивый, согласен, проступок его, скорее всего до смерти запорют. А это, как по мне, перебор…
Великий князь Константин числился на службе уже почти двадцать семь лет, но за все это время ни разу не появился на гауптвахте для нижних чинов. Так что мой приезд произвел изрядный переполох.
— Вольно! — велел я выслужившемуся из простых матросов дежурному офицеру. — Распорядись доставить сюда арестованного Воробьева. А мне дай его дело…
— Слушаюсь!
Коротко пролистав документы, я пристально посмотрел на вытянувшегося передо мной матроса. Тот, кажется, даже не дышал…
— Грабил покойников?
— Ваше императорское… как на духу… Виноват!
— То-то что виноват. А этого, как его черта, Жана Лавальена?
— Французика-то? Никак нет! Только револьверт отнял и по башке дал!
— А за что?
— Так это… чего он им в меня тыкал? Ежели сдаешься, так подними руки, и вся недолга! А он за пистоль схватился, да еще и ругался непонятно! Ну я и того…
— Револьвер куда дел?
— Так это… господину гардемарину Тыртову отдал, то есть уже мичману. Мне-то он без надобности, а ему очень даже пригодится! Охфицерская вещица, фасонная!
— Понятно. Что ж мне теперь с тобой делать?
— Спасите, ваше императорское высочество! — рухнул на колени матрос. — Богом клянусь, отслужу! Жизнь за вас отдам! А если…
— Что, если?
— Если нельзя помиловать, прикажите чтоб меня расстреляли, а не забили будто пса шелудивого… — обреченно выдавил из себя матрос.
— Свинец еще на тебя тратить, — жестко усмехнулся я. — Нет, брат. От меня так просто не отделаешься… До канонерок где служил?
— На «Сысое Великом».
— Кто командир?
— Их высокоблагородие господин капитан первого ранга Кишкин Александр Михайлович.
— Канониром?
— Так точно! Третий номер орудийного расчета!
— Значит должен был и в абордажной команде числиться… [3]
— В первом абордажном взводе первой партии состоял, — оживился почуявший что ветер переменился матрос.
Уже интереснее. Туда отбирали самых ловких, идущих в первых рядах. Вооружали их двумя пистолетами, интрепелями [4], тесаками или палашами. Именно они должны были наносить главный, решительный удар. Вторая партия с полупиками добивала уцелевших и брала захваченный корабль под свой контроль.
— Я и стрелять умею. С десяти шагов пулю в туза кладу…
— Да ладно!
— Вот те крест! — Выпалил Воробьев, но наткнувшись на мой удивленный взгляд снова бухнулся на колени. — Ей богу не вру, ваше императорское высочество!
— На службе научился?
— Еще до рекрутчины. Отец покойник при нашем барине егерем состоял, а я сызмальства при нем. От того и с оружием обращаться привычен, и стреляю метко…
— Ладно. Будет случай, проверим, а теперь собирайся.
— Так это, нищему собраться только подпоясаться! Весь я здесь…
— Хорошо. Да поднимись, уже, а то все коленки протрешь! — поморщился я и дождавшись, когда арестант выполнит мой приказ, негромко окликнул охрану, — Дежурный!
— Слушаю! — немедля, словно только того и ждал под дверью, ворвался к нам прапорщик.
— Воробьева я забираю!
— Как прикажете.
— Все документы на него тоже…
— Сей секунд! Вот извольте видеть, дело, постановление на арест…
— А где крест?
— Какой?
— Георгиевский!
— Не могу знать!
— Значит так. Передай старшему вашей богадельни, чтобы награду его завтра доставили ко мне. Не то без своих останетесь!
— Слушаюсь!
[1] Первое орудие системы Ланкастера было привезено летом 1854 года на пароходофрегате «Валчер» и установлено на блокшип «Эдинбург». Применялось в
