Ознакомительная версия.
«Эти казаки, пся крев, могли под водой плавать, дыша через полые тростинки!» – думал я, с опаской ловя себя на мысли, что начал рассуждать как настоящий шляхтич.
Конечно, не помешало бы еще проволочное ограждение… Стоп! Не время. Этак и о минах-ловушках призадумаешься. Прежде всего – те самые «чудесные новинки». Клятвенно обещанные мною будущему королю Речи Посполитой. Терпение князя-то не бесконечное…
* * *
– Все произошло именно так, как рассказывал пан! – возбужденно жестикулируя, Иеремия ходил взад-вперед и покачивал головой, словно сам дивился тому, что случилось. – Сейм назначил трех региментариев[19]. Трех!!! Словно горького примера Теренция Варрона и Эмилия Павла недостаточно[20]. Тех самых – Перину, Дитыну и Латыну! Высокородным панам Владиславу-Доминику Заславскому, Александру Конецпольскому и Николаю Остророгу доверили спасение отчизны. Заславский, судя по его виду, напряженно раздумывал, сколько перин и ванн взять с собой и достаточно ли удобно будет на войне. Конецпольский в это время загадочно улыбался и причмокивал губами, словно грезя об амурных викториях. А Остророг, конечно же, не удержался и произнес длиннейшую речь, столь обильно пересыпаемую учеными словами и цитатами, что члены Сейма начали зевать. Хотя можно было ограничиться одной фразой: «Благодарим высокое панство за доверие, постараемся оправдать его!» Многие изумленно косились на меня, будто ожидая подвоха или недоумевая, отчего я промолчал. Ах, если бы не наш план, уж я нашел бы что им сказать! Бездельники, глупцы, хвастуны! – глаза князя метнули молнии, но он быстро овладел собой. – Раз только такой ценой можно спасти отечество, пусть будет что будет. Хотя и жолнеров, и шляхтичей, обреченных на напрасную гибель, все-таки жалко.
– Увы, другого выхода нет! – подтвердил я.
– Войска будут собираться во Львове, – продолжал Иеремия. – Хмельницкий же, судя по донесениям лазутчиков, выступил из Белой Церкви, держа направление к Пилявецкому замку. Видимо, именно там хочет устроить опорную позицию. Что же, резонно: местность благоприятствует обороне. Река с топкими берегами, через которую есть один-единственный мост, помешает нашей атаке, а с башни замка, расположенного на холме, можно видеть все на многие мили окрест. Так что и внезапного обходного маневра не получится… Пан говорил, что войско региментариев попусту тратило время под Пилявцами? – внезапно обратился он ко мне.
– Совершенно верно, попусту.
– Неудивительно, с такими-то полководцами! – презрительно фыркнул Вишневецкий. – Ну а то, что праздность губительна в любом деле, особенно же на войне, и говорить нечего.
Наступила пауза. Ясновельможный продолжал расхаживать по залу, сцепив руки за спиной, словно собираясь с мыслями. Я терпеливо ждал.
– У пана есть все, что потребно для осуществления его плана? – спросил вдруг князь, резко повернувшись ко мне.
– Абсолютно все.
– Достаточно ли людей, денег?
– Более чем достаточно, княже.
– Если понадобится еще что-то или нужны будут мои письменные распоряжения, пусть пан обращается ко мне без всяких стеснений!
– Непременно, княже. Но, полагаю, мне не придется тревожить ясновельможного. Всего в достатке, а люди трудятся в полную силу. Особенно старается мой помощник, полковник Пшекшивильский-Подопригорский. Я им доволен!
– Управляющий моего лубенского замка тоже доволен своим зятем. – В глазах Иеремии мелькнула на мгновение какая-то затаенная боль. Видимо, представил, что могло остаться от его замка. – Чего не скажешь о его супруге! – Тут князь озорно усмехнулся. – Ничего, дело житейское… Кстати, что за странные слухи дошли до меня? Будто бы пан подвергает шляхту телесным наказаниям? Признаться, не могу в это поверить!
Я невольно напрягся. Нажаловались? Или кто-то распустил язык? Или… что вернее, у него на «базе» есть глаза и уши? Наверняка есть, князь был бы глупцом, если бы об этом не позаботился…
– Ясновельможный правильно делает, что не верит! – улыбнулся я, почтительно склонив голову. – Ибо это никакое не наказание.
– А что же тогда? – брови Иеремии недоуменно взметнулись.
– Трудотерапия! Точнее, воспитательная работа! – моя улыбка стала еще шире и добрее. – Внедрение хоть каких-то азов дисциплины. Осмелюсь напомнить, что ясновельможный князь предоставил мне полную свободу действий. Чем я, с его милостивого дозволения, и пользуюсь, в пределах своих командирских полномочий.
– Кх-м! – будущий король покачал головой, осмысливая услышанное. – Конечно, дисциплина – святое дело. И все же… Есть ведь разница между простолюдином и шляхтичем!
– Совершенно верно! И заключается она в том, что поскольку шляхтичу больше дозволено, то и спрос с него должен быть строже. Особенно в военное время. Ведь именно дворянство – становой хребет державы.
– Что же… – как-то неопределенно протянул князь. По его лицу невозможно было догадаться, согласен ли он с моими словами или нет. – Я уже неоднократно говорил, что полностью доверяю пану. А судить буду по результатам. Пусть пан первый советник действует и постарается меня не разочаровать.
– Ну и что мне делать, как войну вести, коль под началом такие вот ослушники? – в голосе Хмельницкого звучал не гнев, а какая-то сердитая безнадежность. Словно гетман сам хорошо понимал тщетность увещеваний своих. – Что творишь ты, Максиме? Шляхту ненавидишь, маетки их разоряешь, а сам-то ничем не лучше!
– Батьку! – протестующее вскинулся было Кривонос, но Хмельницкий повелительным жестом велел ему умолкнуть.
– А что, не так говорю? Такой же непокорный да гонористый! На приказы, на интересы наши общие – плевать! Лишь бы потешить самолюбие свое да волю дать дурной головушке.
– Обида, пане гетмане! – захрипел Максим, наливаясь багровым румянцем.
– Это чем же я тебя обидел? Сказано было ясно: татар не трогать, в дела их не лезть! А ты что натворил?! Признаешься иль изворачиваться будешь? Может, дать тебе прочесть лист Тугай-бея? Иль казакам твоим допыт учинить?
– Не нужно никакого допыта! – зло отрезал Кривонос. – И юлить не стану. Порубал собак басурманских и пленных освободил. Что было, то было.
– Стало быть, признаешься, что мой приказ нарушил!
– Да, нарушил, батьку! – взревел Кривонос, потрясая кулаками. – Потому что хоть и огрубело сердце мое, а все же жалость туда прокралась! Не смог я вынести позора. Кабы не маленький хлопчик, что плакал: «Тату, проси казаков, они ж браты наши!» – может, и сдержался бы. А тут… Сына вспомнил. Кровь в голову ударила, рука сама за саблю… Ну и… Сам понимаешь.
Ознакомительная версия.
