Потом ему это надоело:
— Если еще кто спросит про эту стрелу, пойдет главным заговорщиком!
Даже Корней, встретив разъяренный взгляд Дарника, предпочел захлопнуть свой ехидный рот.
Всеслава про самочувствие не спрашивала. Коснувшись холодными губами щеки мужа, она чуть дольше положенного задержала в своих ладошках кисть его руки и с непривычной виноватостью заглянула ему в глаза, мол, опять предсказание моей Нежаны исполнилось.
Понятливые тиуны, приученные не нагружать князя при встрече лишними разговорами, все расспросы о походе обратили на Меченого, Лисича и Буртыма. Дарнику оставалось лишь терпеливо пережидать обязательное пиршество.
В княжеской трапезной убрали две перегородки, и теперь это был зал, где могли без тесноты разместиться больше ста человек. Они и разместились, придирчиво относясь к назначенному им Фемелом месту за общим столом. Но дворский тиун напрасно вопросительно смотрел на князя — всех ли он правильно рассадил — Дарнику было не до этого. После первых здравиц, когда на середину зала развлекать гостей выбежали плясуньи и акробаты, ему стало совсем плохо.
— Смотрите сильно не безобразничайте здесь, — с натужной улыбкой пожелал он Быстряну и, притворяясь пьяным, с трудом выбрался из-за стола.
Всеслава с левого бока поддерживала мужа. Стиснув зубы, Дарник с ее помощью едва добрел до опочивальни и мешком повалился на постель. Прибежавший лекарь обнажил торс потерявшего сознание князя. Вокруг маленькой раны образовалось черно-синее пятно величиной с блюдце.
Двое суток вокруг раненого князя шли непрерывные хлопоты. Компрессы и снадобья, бой в бубен и завывание дудок, окуривание спальни ароматическими запахами и окропление ее родниковой водой, растирание ног и прикладывание горячих предметов — чего только не было испробовано? И хотя молодой, закаленный организм взял свое — к исходу вторых суток Дарник смог открыть глаза, — полное выздоровление шло медленно и растянулось на добрый месяц.
Деятельная и трогательная забота жены лишь в первый момент приятно удивила его: оказывается, нормальные женские хлопоты ей тоже по силам. Затем пришли другие мысли и настроения: острый стыд за себя столь беспомощного и ощущение, что Всеслава вяжет его своим вниманием по рукам и ногам. Еще хуже было с остальными приближенными, раздражал даже сам их взгляд сверху вниз на него, лежащего. А если они входили вдвоем-втроем, то за любыми самыми отвлеченными словами непременно чудилось их тайное переглядывание между собой по поводу такой же как у всех уязвимости непобедимого князя.
— Чтобы ко мне все входили по одному! — приказал Дарник княжне. Так он хоть мог подавить любые сомнения своих думцев четкими и точными командами.
Его собственное отношение к происшествию со стрелой было на редкость спокойным. В детстве и отрочестве он, как и все подростки, считал, что самая лучшая смерть — это погибнуть с мечом в руках в славном сражении. Сейчас же, прикованный к постели, он стал думать об этом иначе. Смерть на поле боя хороша для хорунжих и сотских, для него, князя, она, напротив, полное бесчестье — значит, кто-то оказался ловчее, удачливей, умнее его. И выходило, что гораздо почетней погибнуть вот так: от тайной стрелы, отравленного питья или подпиленного моста над бурной рекой — тогда всем ясно, что справиться с тобой лицом к лицу ни у кого не получилось, поэтому неприятель выбрал вероломный удар в спину.
Полусотский арсов через день докладывал, как идет розыск «стрелка», говорил, что найдет его во что бы то ни стало, и очень удивлялся безразличию к своим стараниям Дарника. Разумеется, если бы «стрелка» нашли, князь, не задумываясь, послал его на виселицу, но тогда все на этом и закончилось бы. Теперь же завершения не получалось и можно было всласть предаваться любым подозрениям, да и все первые лица Липова не могли себя чувствовать спокойно, предполагая существование возможного заговора. Поняв это, Рыбья Кровь открыл для себя замечательный способ, как легко можно устрашать своих приближенных.
Сначала он испытал свои новые возможности на Всеславе.
— Говорят, твой дядя Шелест возводит себе дворище не хуже моего? Он так уверен, что останется здесь?
— Он возводит гостиное дворище для короякских торговых людей, а не для себя, — оправдывала дядю княжна.
— И поэтому запустил руку в нашу казну?
— Я сама дала ему пятьсот дирхемов в долг. Купцы привезут ему их из Корояка, и он отдаст.
— Лекарь сказал, что яд на стреле должен был не убить меня, а только отнять ноги, — безжалостно слукавил князь. — Если бы не шелковая рубашка, яд проник бы полностью, то так бы и случилось.
— Спроси Фемела, дядя Шелест вовсе не собирается здесь править. — Испуганная жена уже видела своего дядю казненным. — Он давно собирался уехать, это я его попросила немного подождать.
Следующей жертвой оказался дворский тиун.
— Розыск показал, что яд на стреле из твоего ромейского Ургана, — строго обратился Рыбья Кровь к нарочно вызванному ранним утром Фемелу.
— Не думаешь же ты, что это я? — по-свойски огрызнулся ромей.
— Еще как думаю, — бесцеремонен был и князь. — Не ты, так твои христиане.
— Может, еще скажешь, зачем им это понадобилось?
— Причин целых сто. Вместо сильного князя посадить в Липове купеческую верхушку. Устроить распрю между липовцами и пришлым людом. Снова наладить для ромеев поток словенских и русских рабов. Завести в Липове христианскую веру. Не дать словенам и хазарам объединиться против Романии. И много чего еще.
— Отсюда до Романии две тысячи верст. Какой толк во всем этом? — не сдавался бывший учитель купеческих детей.
— Уж не хочешь ли ты сказать, что мое княжество столь ничтожно, что совсем не интересует Романию? — изобразил подходящий случаю гнев Дарник.
Фемел растерянно всматривался в раненого князя. Конечно, все походило на привычные дарникские шуточки, но ведь молодым людям свойственно меняться, особенно после блистательных побед и предательского удара в спину.
— Чем угодно могу поклясться, что живущие в Липове ромеи к этому непричастны, — волнуясь, произнес тиун.
Прежде князь обязательно постарался бы успокоить напуганного советника, но сейчас молчал — пусть думает, что тоже, как и все, под подозрением.
Еще более жесткая словесная расправа ждала князя Шелеста. Тот не совсем до конца выполнил оставленные ему поручения. Селище-лечебница было отстроено лишь наполовину, вторая каменная башня вышла непомерно толстой, при переписи забыли всех стариков и детей, а торф нарезали в тех местах, откуда его почти невозможно было вывезти. Зато гостиное короякское дворище поражало своими размерами, так что в нем вольготно разместился сам Шелест с двадцатью своими, привезенными из Корояка, дружинниками.
