Воевода Миасса Семён Росляков - двоюродный брат московского промышленника, производителя ткани, одобряюще похлопал Шульгу по плечу:
- Не переживай, Никита Михайлович, даст бог, отобьёмся.
А и то. Подготовились гораздо лучше, чем в первый раз. Знали уже и, где колья, заострённые, в землю вбивать и, где чеснок рассыпать, ямки копать. А то, что торгутов этих больше будет, чем в прошлый раз, не беда. Население Миасса за этот год тоже подросло солидно. Если в прошлые года переселенцы приплывали в начале лета один раз, то в этом году было целых четыре партии из новых жителей Миасса. Как обычно, в начале лета, приплыли лодьи и сгрузили в Белорецке больше ста семей. В самом Белорецке оставили тридцать семей. На этот раз это были чухонцы, или как они себя назвали - "суоми". Переселенцы они были не добровольные, можно сказать, пленных пригнали. Только когда они увидели, что дома для них уже построены и даже поля частично вспаханы, и что даже о скотине озаботились их мучители, то высыхали слёзы на глазах детей и жёнок и даже проблески улыбки появлялись.
Остальные семьдесят семей переправили в Миасс. Так же пять десятков были с Финляндии, среди чухонцев и три семьи свеев были. Эти были мастера, двое были углежогами, а одна семья мастерила телеги и сани. Ещё двадцать три семьи были русскими, переселенцы из городков и сёл Нижегородской губернии, что пришли в Вершилово в Юрьев день. Среди этих тоже были не только крестьяне. Были гончары, скорняки, кожемяки, плотники. Кроме них прислал князь Пожарский и двух молодых мастеров из самого Вершилова. Эти должны были организовать производство стекла в Миассе.
Домов за зиму построили всего пятьдесят. И самое неприятное, что строить-то почти негде уже стало. Если только распаханные поля застраивать. Вот и приняли решение новые дома строить на другом берегу реки, туда и дым от десятков домниц, да печей редко летит, ветер почти всегда с запада или северо-запада. Князь Пожарский это "розой ветров" называет. Заодно и мост сразу начали строить, благо река не сильно широка. Старший на лодьях, кормчий Николай Валуев, сказал, что через месяц с небольшим ещё привезут они людишек. Это мурза Бадик Байкубет у ногаев ещё выкупил пленных башкир и мордву. По два десятка будет мужчин и женщин. Так что на левом берегу начали строить сразу пять десятков домов и школу.
Но ведь и этим не ограничилось. Уже осенью прибыло ещё без малого восемь десятков семей. На этот раз - французы. Как пояснил мальчонка толмач, что с ними прибыл из Вершилова - это гугеноты. Те же французы, но вера у них другая. Этих разделили, как и чухонцев. Тридцать семей оставили в Белорецке и без малого пятьдесят привезли в Миасс и тоже сразу начали дома возводить. А неделю назад ещё пять лодей приплыло. Привезли снова морисков. Лодьи с командами даже зимовать остались в Белорецке, кормчие решили, что до ледостава даже до Михайловска вряд ли доберутся, не зимовать же в лесу. И опять стройка закипела. Получилось, что за лето население городка увеличилось на восемь с лишним сотен человек, считая женщин и детей. Мужчин же без малого полтораста человек добавилось. За этот год и в самом Миассе родилось чуть не четыре сотни детей, да у вогулов забрали на воспитание три десятка мальцов. Так что, теперь, поди, и четыре тысячи человек проживает в "городке". Вон как у казаков глаза на лоб вылезли и рты пооткрывались, когда после своей крошечной Тюмени они увидели огромное поселение.
Ещё ведь на одного человека увеличилось население Миасса, удачно сплавали стрельцы и казаки в Тюмень, выкупили у воеводы тамошнего за золото второго сына - Ивана. Теперь всё семейство Никиты Михайловича в сборе, осталось оженить только сынка, ну это уже после того как с погаными разберёмся.
Событие сорок первое
В чудное они место попали. Епифан Соловый со своими казаками стоял на, специально для них сколоченном помосте, и из-за накрепко закреплённых по самому краю помоста щитов наблюдал за приближением степняков. Их и в самом деле была тьма. Боялся ли атаман? Ну, умирать ни кому не охота, только уверенность, что отобьёмся, передалась уже казакам от этих странных миассцев. Как могло возникнуть так далеко от обжитых мест такое огромное поселение, было до сих пор Соловому не понятно. Так ведь ещё и большая часть его это немчура, франки, чухонцы, гишпанцы, башкиры. И сам город странен. Нет крепости. Не боятся ни кого? А вот, оказывается, есть сила, которую стоит бояться. Но воевода и управитель этого города вели себя спокойно, раздавали команды, сами впрягались в связанные вожжи, подтаскивая огромные срубленные сосны к завалу. Сначала их в лесу рубили, потом конями дотягивали почти до места, ну, а дальше всем миром водружали так, чтобы конному не перескочить, да и пешцу уйма времени понадобится, чтобы завал преодолеть. За это время не одна стрела его отыщет.
Честно говоря, атаман оборонялся бы по-другому. Он бы всех жёнок и детей перегнал на другой берег реки, а мужчин разделил на два отряда, первый бы заперся в небольшой крепостце, а большая часть встала бы за мостом. А эти, наоборот, в чисто поле выперлись. Благо хоть женщин и детей всё же на другой берег Миасса переправили. Силы же свои Росляков распределил опять не понятно как. Казаков в общий строй не поставил, отвёл им этот вот помост чуть в стороне и сказал, что они вступают в бой, только если поганые сквозь строй стрельцов пройдут. Что же они и в самом деле собираются сотней против нескольких тысяч выстоять.
Торгуты накатывали плотной лавой, на ходу выпуская стрелу за стрелой, и хотя стрелы или не долетали или втыкались в щиты, за которыми хоронились стрельцы, было от вида этих орущих тысяч не по себе. Бабах. Это в совсем близкую уже лаву выстрелили из пушек и их фальконетов. Строй стрельцов заволокло дымом, но ветер холодный и колючий сейчас же его утащил за спины обороняющихся. Бабах. Бабах. Один за одним два залпа из мушкетов. А через пару десятков секунд ещё один. Бабах. Этот был уже не такой стройный, но ведь выпущенных пуль от этого меньше не стало. Епифан во все глаза смотрел на торгутов. Залп из пушек, а потом три залпа из мушкетов, просто выкосили степняков в первых рядах, и в примерно пятидесяти саженях от прячущимися за щитами стрельцами образовался целый завал из коней и людей. Кричали раненые, ржали кони, выли монголы, которые теперь не в состоянии были приблизиться к обороняющимся. Время до того замедлилось, что казаку казалось, что он видит как летят пули в степняков. Бабах. Опять залп из пушек. И через несколько секунд снова залп. Теперь из фальконетов. А ещё через несколько теперь очень стройный залп из мушкетов. И всё, не выдержали поганые, стали разворачивать коней и пытаться пробиться назад к лесу. А с обоих помостов в это время в эту сутолоку полетели стрелы. И хоть били они уже на излёте, но и коней ранили и людей. Епифан прикинул, достанет ли до торгутов их залп. Тоже на пределе, тем не менее, он дал своим команду и казаки, с ужасом наблюдавшие за этим побоищем, нестройно жахнули из пятидесяти мушкетов. Попали или нет, в этом избиение видно не было, тем более что дымом всё заволокло на десяток секунд, ветер как раз стих. Когда же дым рассеялся, можно было увидеть только спины настёгивающих свих лохматых коньков торгутов. А стрельцы прикрепили к мушкетам длиннющие кинжалы и ровным строем шли добивать раненых.
Это было не слабо. Такой бойни Епифану видеть, ещё не доводилось. Но когда он увидел, чем занимаются стрельцы, то и вообще дар речи потерял. Они добили раненых и стали раздевать поганых и вдоль загородки из сосен укладывать их настоящими холмами. В это же время ополченцы, что стояли с пиками в стороне привели коней и стали вожжами цеплять убитых лошадок степняков и затаскивать их внутрь ограды. Зачем? Ведь убитые кони и монголы создавали непреодолимую преграду для атакующих, а эти странные миассцы расчищают для нападающих дорогу. В уме ли они? Зато казак в очередной раз подивился местным коням. Он во время смуты видел польских дестриэ, эти были не хуже. Но то были боевые кони, стоившие прорву денег, а это обычные крестьянские. Всё чудно в этом Миассе. Хоть те же мушкеты у стрельцов, что не нуждаются в фитиле. Соловый о таких даже не слышал, а тут у всех поголовно.
