города какие-то чертежи с текстом по-французски.
– Вот это, мой мальчик, – показал он мне эту бумагу – конструкция затвора для казнозарядной винтовки, изобретённой две декады назад Исааком де ля Шометтом. Он сумел заинтересовать Морица Саксонского, который потом стал маршалом Франции, и тот запатентовал эту конструкцию в тридцатом году. Но, насколько мне известно, так эта идея и была позабыта – слишком уж она была сложной. А мы с тобой попробуем довести её до ума. И затвор, и ствол… [51]
Все эти годы мы всё свободное время посвящали этой винтовке. Мы и переделали затвор, и придумали, как изготавливать нарезной ствол примерно одинакового диаметра, и стандартизировали боеприпас. Изготовили мы три образца. Один из них купил какой-то заядлый охотник, две другие винтовки так и остались непроданными, но герр Фаренбах не унывал – денег на жизнь ему и так хватало, и, как он говорил, покупатель рано или поздно найдётся. Чертежи после смерти мастера попали к его брату, где, как я полагаю, благополучно сгинули, но для меня нестоило больших усилий вспомнить все наши наработки.
Ну что ж, подумал я, поднажмём – дюжину успеем изготовить в любом случае, попробуем сделать побольше. Вот только зря они называют винтовку «кинцеровской» – «фридолиновой» было бы намного правильнее. И, как только демонстрация закончилась, я вернулся к себе, встал на колени и горячо помолился за упокой души мастера, ставшего мне вторым отцом.
8 октября 1755 года.
Леса Акадии к северо-западу от реки Тидниш
Франсуа-Анри Лефевр, отставной мажор [52], а ныне владелец фермы по разведению лошадей
«Ту-ту-ту», – заунывный крик мохноногого сыча я услышал издалека – слава Господу нашему, Иисусу Христу, слух у меня до сих пор неплохой. Днем эти пернатые бестии, как правило, спят, поэтому я могу полностью быть уверен, что это кричал один из моих сыновей – именно такой у нас с ними был условный сигнал.
Через десять минут на поляне появился Рене, мой старший сын. Мы обнялись, после чего он сразу перешел к делу, как я его и учил. Ведь, когда ты служишь в драгунах, у тебя просто нет времени долго точить лясы, как это любят делать пехотинцы и моряки… А я двадцать пять лет отслужил его величеству королю и дослужился до мажора, прежде чем выйти в отставку вскоре после окончания войны с этими английскими мерзавцами. А на деньги, которые мне удалось скопить за эти годы, я открыл конскую ферму – и с тех пор поставлял коней французской армии. Тогда же я женился, и моя Марта родила мне семерых сыновей. Все они помогают мне на ферме. Пятеро из них уже женаты, и Марта вместе с нашими невестками занимается пошивом одежды. В том числе и униформы – и для своих, и для росбифов – понятно, что они враги, но это ладно. А вот коней я продавал только своим.
Сразу после падения Босежура я решил, что под англичанами жить не буду – это было еще до того, как англичане начали жечь акадские поселения и изгонять мирных людей с их пепелищ. Старшие сыновья с семьями и с моей Мартой сразу же ушли на остров Святого Иоанна, а двое младших остались со мной на моей заимке к северу от Босежура, в лесах недалеко от сожжённой англичанами индейской деревни. Как только окрепнет лед, мы уйдем с нашими конями туда, куда еще не успели дотянуться руки врага – в Луисбург, единственный сохранившийся французский форт, где мои кони будут востребованы, да и умение наших женщин шить тоже пригодится.
– Отец, – сказал Рене. – А на острове Святого Иоанна теперь обосновались русские.
– Какие такие русские?
– Самые настоящие. Они пришли туда по договоренности с губернатором де Меннвиллем. Именно они и прислали меня к вам.
Да, у нас в семье дети обращались к родителям на «вы», как и положено в хорошо воспитанных французских семьях.
– И что же они хотят? – озадаченно спросил я.
– Они собираются отвоевать оба форта на перешейке, – сказал сын, – а может быть, и не только эти форты.
– И сколько их всего? – сообщение о том, что в наших краях появилась сила, способная противостоять проклятым лимонникам, удивила меня.
– Примерно с десяток. Но именно они помогли нашим наголову разбить англичан в битве при Мононгахеле – более того, рассказывают, что без них армия Брэддока, скорее всего, взяла бы форт Дюкень.
– Эти еще не такое расскажут, – я покачал головой и, улыбнувшись, взглянул на сына. – Запомни – нигде так лихо не врут, как на войне и на охоте.
– Они как раз ничего и не рассказывали, – усмехнулся Рене. – О случившемся я узнал от человека, бывшего там и видевшего все своими глазами.
– Понятно, – кивнул я, хотя, если говорить по чести, многое из услышанного мне было непонятно. – И что же они хотят от меня?
– Они хотят купить всех оставшихся у нас коней. Кроме, понятно, тех, которых мы хотим оставить себе на племя. Еще они были бы весьма нам благодарны, если бы мы – в первую очередь, вы, отец, – обучили выездке конный отряд. А маме и нашим женам они заказали пошить форму. У нас же осталось сукно – и для наших драгун, и для краснокафтанников.
– Могу им продать сто сорок девять коней, не больше, – я лихорадочно подсчитывал в уме, что можно еще сделать для этих людей, которые желают как следует проучить британских наглецов. – Денег с них много не возьму – это же за правое дело. Но вот только зачем им конный отряд? И форма?
– Вот письмо от их главного, – сын достал из кармана своего камзола свернутый вдвое лист бумаги. – Только оно написано по-английски, но вы, отец, умеете читать на языке врага.
– Понятно. – Я развернул послание таинственных русских и, подслеповато щурясь – зрение у меня было уже не то, что в молодости, – углубился в чтение.
12 октября 1755 года. Река Тидниш, Акадия
Сержант Жан Ленуар, разведчик
Будь я поэтом, зрелище показалось бы мне величественным – по багряной реке тихо идёт в предзакатной дымке парусник. Вот только шёл он под английской белой тряпкой с красным крестом, а самого его я узнал сразу – это был «Сен-Дени», захваченный англичанами летом этого года и переименованный то ли в «Скунса», то ли в «Росомаху». Я сплюнул и пробормотал про себя:
– И сюда эти сволочи добрались…
Более того, этот «Барсук» – так, я
