Игорь Николаев - Вся трилогия "Железный ветер" одним томом

Ознакомительная версия.

В последнем движении Таланов поднял правую руку, растопырив стальные пальцы. Враг неожиданно отшатнулся, словно человек в разбитом вдребезги скафандре действительно мог дотянуться до него. И это неосознанное движение огнеметчика, полное инстинктивного страха, наполнило душу Таланова радостью.

А затем океан жидкого огня затопил весь мир.

Было очень больно, немыслимо больно. Но недолго.

Кругом простиралась равнина с высокой травой — по пояс взрослому человеку. Ветер скользил по зеленой глади, колыша ее, словно морскую волну. Солнце улыбалось с мирного синего неба. Больше не было боли, страха, ярости. В душе Виктора остался лишь покой и умиротворение. Он расправил плечи, глубоко вдохнул полной грудью чистейший воздух, наполненный тонким ароматом жизни и счастья. Навстречу ему шли люди, много людей. Виктор всматривался в их лица и узнавал, одного за другим.

Высокий пожилой мужчина — таким мог бы стать сам Виктор, проживи он еще лет тридцать. Отец — Савелий Таланов.

Невысокий толстяк, почти не изменившийся, похожий на пупса, накачанного концентрированной жизнерадостностью. Губерт Цахес — минер-подводник на пенсии, погибший под развалинами приюта имени Рюгена в Барнумбурге.

Молодой человек в форме аэродесантника старого образца и с высоким задорным чубом. Так мог бы выглядеть Петр Зимников лет в двадцать.

И еще множество людей, которых объединяло одно — все они были ему рады.

Виктор осмотрелся, почему-то ему казалось, что здесь не хватает еще одного человека, который обязательно должен быть в окружении детей. Того, кто много лет искал искупления и, наконец, обрел прощение. Но этого человека майор так и не заметил.

Но он увидел красивую женщину в легком летнем платье и две светловолосые головки, мелькающие над густой изумрудной травой. Его семья — жена, сын и дочь. Такими Таланов запомнил их августовским днем пятьдесят девятого года, когда видел в последний раз.

Виктор раскрыл объятия и шагнул в вечность, навстречу тем, кто так долго ждал его.

Лохматый куст разрыва ознаменовал конец еще одной артиллерийской точки русской гвардии. В воздух полетели обломки и щепки. Томас стиснул кулаки, с такой силой, что коротко остриженные ногти впились в ладони. Не будь на Фрикке перчаток, непременно выступила бы кровь. Попискивал дозиметр, здесь, в бронеавтомобиле, было безопасно.

Это несправедливо! Нечестно!

Нобиль всегда был любимцем судьбы, тем, кто не ждал удачи, а сам хватал ее. Пригибал непокорную шею к земле, седлал и мчался вперед, к новым победам. Так было всегда, недаром он сохранил жизнь и положение даже после провала с безумным Айнштайном. Сейчас высшее достижение, абсолютный успех оказались на расстоянии вытянутой руки. Второстепенный участок фронта стремительно стал ключевым, маленькая точка на карте обратилась осью, на которой вращался весь мир.

И все рушилось…

Несколько часов назад Фрикке проклинал хитрую физику атомного оружия, ограничивающую радиосвязь. Сейчас он радовался, что избавлен от разговора с командующим группой армий. Томас понимал, какой вопрос задаст генерал. И понимал, что сейчас ему ответить нечего. Точнее, нобиль мог бы подробно расписывать, как проворачивались маленькие шестеренки случайностей и непредвиденных помех, раскручивая уже по-настоящему значимые события и проблемы. И для каждой в отдельности имелось очень практичное, адекватное объяснение. Но в целом будущее все явственнее рисовало одно короткое слово — «провал».

Дивизия двигалась вперед, но медленно, непростительно медленно. Соединение словно продиралось через мелкий частый кустарник, оставляя на мелких шипах капли крови и частицы плоти. Штурмдивизия увязла в мелких стычках, вынужденная не рваться вперед на всех парах, а планомерно продвигаться, добивая очаги сопротивления. Потери были ничтожные, но время, драгоценное время! Оно уходило, испарялось, как капли воды в пустыне.

Томас возлагал все надежды на панцерпионеров. Но последнее известие, которое доставил вестовой, гласило, что «братья» натолкнулись на узел противотанковой обороны и ведут тяжелый бой. Изощренный ход с рывком через эпицентр, чтобы избавиться от встречи с противником — не удался. Кто стал на пути пионеров — случайная часть, импровизированный заслон, подходящие резервы?.. В любом случае, они оказались достаточно сильны, чтобы затормозить «черных», а сколько таких заминок еще впереди?

Фрикке бесился, как пошедший вразнос паровой котел — тонкие стенки еще сдерживали бешеный напор ярости, но даже стальная выдержка начинала давать трещины. Кто-то должен заплатить за то, что штурмовая дивизия застряла в нелепых и смешных тенетах. Кто-то страшно заплатит…

Томас вновь сжал кулаки, прислушиваясь к канонаде за бортами автомобиля. Надо перегруппироваться, усилить фланги. Еще не все потеряно, пионеры наверняка уже смяли преграду, а его «ягеры» добьют настырных русских самоубийц. Немного — самую малость — приукрасить действительность, составить надлежащим образом доклад, преподнести гвардейцев в надлежащем виде, как элиту элит, которую тем не менее…

Мир рухнул на нобиля, взорвавшись коротким резким ударом, огненно-красной вспышкой и грохотом, который хлестнул по ушам, как плеть. Осязание, зрение, слух — все послушные и верные слуги его тела и разума возопили одновременно, корчась от запредельной боли.

И оставили хозяина безвозвратно.

— «Где я?»

— «Что со мной?»

Некому было сообщить нобилю, что его бронеавтомобиль лежит, перевернутый, обожженный до черноты световой и температурной вспышкой русской ракеты с атомной боеголовкой. Тяжкий молот взрыва причесал огненным гребнем порядки штурмовой дивизии, превратив непобедимых «ягеров» в разрозненные группы смертельно испуганных людей.

Ракетчики понимали, что обрекают на смерть тех немногих гвардейцев, кто еще оставался в живых. Но командир батареи принял решение, зная, что никогда не сможет примириться со своей совестью.

Томас этого не ведал. Как не ведал и того, что вторая ракета накрыла атомную мортиру. Интенсивность применения сверхоружия на второстепенном участке фронта оказалась невероятной. Уровень разрушений и радиоактивного загрязнения превратили район в смертельно опасную и непроходимую пустыню.

Есть ли загробная жизнь, существует ли преисподняя — этого не дано знать смертному. Но одно можно сказать точно — последние минуты жизни Томаса Фрикке стали для него вечностью. Вечностью, проведенной в собственном аду, сотканном из всепожирающей, бессильной ненависти и ужаса.

Ознакомительная версия.