— Отнюдь. С тобой же не случился? А они все же в привычной компании, в своем времени, и столько уже за шесть лет повидали и пережили, что нашими фокусами их не потрясешь. Тем более постоянный медицинский контроль и условия, не считая тренировок, вполне курортные. Учти, кстати, что начало века к футуршокам куда больше располагало. Смотри сам — за девять лет от первого полета братьев Райт до «Ильи Муромца» и воздушных бомбежек — автомобиль, танк, автомат, ядовитые газы, дредноуты, кино, радио… Что там еще было? Ну да, телевизор через три года появится… Мировая война опять же, три революции, расстрел царской семьи… Из салонов Серебряного века в подвалы Лубянки, камергер — в дворники, флигель-адъютант — в парижские таксисты… И, в общем, приспосабливались. Чем их еще потрясти можно?
А офицеры разговаривали о своем.
— И вы еще будете спорить со мной, господа? — спрашивал, любуясь перечеркнувшим небо Млечным Путем, Сугорин. Он лежал, опираясь спиной на свернутый матрас у откинутой боковины палатки, рассуждал неторопливо, будто на лекции в академии, прерываясь иногда, чтобы отхлебнуть пива из пестрой банки. Очень ему оно отчего-то понравилось с первых дней. — Такого одновременного и секретного, именно секретного, господа, прогресса во всех областях науки и техники быть не может. Прогресс происходит постепенно, зародившись в одной области, изобретение или открытие распространяется на другие по определенным законам. Не буду останавливаться на деталях. Вы их сами знаете. А тут слишком много и сразу… Но что из этого следует?
— А ничего, ваше высокоблагородие! Ваши разумные доводы смешны именно потому, что направлены против очевидности. Как известное постановление французской академии про небесные камни… Ну что мы с вами, армеуты серые, знаем о цивилизованном мире? Мы, как московиты четырнадцатого века, живем только своими заботами — какой князь лучше, какой баскак свирепее и почем на ярмарке соль и жито.
Образованный поручик Эльснер по неистребимой остзейской привычке говорил с русским, даже старшим по чину, слегка поучающим тоном, сам этого не замечая.
— В то время как в Европе уже двести лет существовали университеты, триста лет — парламенты, Данте написал «Божественную комедию», Васко да Гама обогнул Африку, Бертольд Шварц изобрел порох, ну и так далее… Я тоже удивлен, скажем, совершенством исполнения автомобиля «Родж», а я, кстати, научился водить отцовский «Рено» в шестнадцать лет, но ведь и он на улицах Риги вначале ажиотаж и фурор производил. Или, думаете, аэроплан с ротационным мотором «Гном-Рон» менее удивителен? А что вы знаете об его изобретателе, устройстве и свойствах? В России, замечу попутно, до своих двигателей пока не додумались… Мы все дикари, господа, следует это признать, каковое качество особенно убедительно продемонстрировали за годы паскудной Гражданской войны…
— Ты, Павел Карлович, немец-перец-колбаса и русской души не понимаешь, пусть и живете вы, Эльснеры, у нас с времен Ливонской войны. Наша душа хоть и неумытая, но романтическая. И нам, видишь ли, скучно твои объяснения слушать… — Поручик Давыдов сел на койке по-турецки, почесал волосатую грудь. — Господин полковник желает сказать, что сочинители вроде англичанина Уэллса правы, и наши хозяева обзавелись «Машиной времени», с помощью каковой и натащили сюда всяких удивительных штук из далекого будущего… Так, господин полковник?
Сугорин возмущенно фыркнул, но промолчал.
— Такой сюжет не нравится? Извольте другой — француз Жюль Верн и роман «Пятьсот миллионов бегумы». Там уж точно про наши дела. И господин Новиков так же объясняли-с…
— Давайте уж дальше пойдем, поручик, — вмешался Басманов. — Атлантиду вспомним. Оттуда наши «соотечественники»…
— Вот-вот… Но пулеметы при этом у них отчего-то приспособлены под русский патрон образца восьмого года. Или капитан Мосин тоже из атлантов произошел?
— Скучно с вами, братцы, — Сугорин швырнул пустую банку в темноту. — Хотел я вам нечто действительно умное сказать, но теперь — атанде-с! Спите, пока по тревоге не подняли.
…Как-то утром Шульгин, внимательно следивший за успехами курсантов и отбиравший среди них наиболее способных, организовал занятия по специальным видам боя. После краткого теоретического вступления он продемонстрировал наиболее впечатляющие и одновременно вполне доступные приемы вроде метания в цель десантного ножа, обращения с кэкэцу-сеге — специфическим инструментом ниндзя, сочетающим в себе качества кинжала, абордажного крюка, копья, алебарды, аркана и пращи, а также использования сюрикена — заточенной до остроты золингеновской бритвы метательной звездочки.
С безразличным выражением лица, в расслабленной позе опытного картежника он легким движением кисти выбрасывал из специального футляра сверкающие стальные пластинки, и они с тихим жужжанием летели над полем, насквозь просекали фанерные щиты мишеней или срезали узловатые, в палец толщиной, ветки чахлых олив.
— Если придется, господа, так эта штука скорострельнее «нагана», и бесшумна вдобавок. При некоторой же ловкости рук ваши действия могут остаться вообще незамеченными. Так что рекомендую научиться. Есть и другие подобные устройства, более, правда, современные, с ними я вас тоже познакомлю. Человечество, должен вам сказать, за свою невеселую историю сумело придумать столько смертоубийственной гадости, что нынешние винтовки и пулеметы не что иное, как знак глубокого регресса…
На удивленный вопрос одного из слушателей Шульгин с двусмысленной улыбкой пояснил, что поскольку целью любой войны является достижение определенной политической цели, будь то захват территории, низложение неугодного правительства или контроль за рынками сбыта, то использование массовых армий, огнестрельного или, упаси бог, химического оружия есть не что иное, как признак интеллектуальной ограниченности лиц, к таким средствам прибегающих…
— Вы же изучали историю войн, господа. И не мне вам напоминать, что с каждым веком и годом расходы на войну и количество жертв все больше, а результаты все мизернее. Ведь чем, к примеру, завершилась мировая война? А погибло на ней не меньше пяти миллионов.
А взгляните на собственные судьбы! Сотни тысяч лучших сынов России сложили головы, и что в итоге? Даю вам слово чести, две сотни по-настоящему умных и подготовленных бойцов в Москве и Петербурге через неделю поставили бы все на свое место! Как-то даже обидно, господа… Сколько там было боевых офицеров, героев-юнкеров, верных долгу жандармов, и что же? Какая-то Каплан стреляет в Ульянова — и мимо… А если бы так… — Успевший уже присесть на нагретый солнцем камень и закурить Шульгин вскинул правую руку.
