Поясная пулеметная мишень, притаившаяся за кустиком белесой полыни, вздрогнула от серии жестких ударов.
Девять стальных граненых стрелок пронзили толстую фанеру насквозь, только крестообразные стабилизаторы не дали им продолжить бесшумный и страшный полет. Четыре из них торчали между воображаемых глаз левой фигуры, пять — в районе сердца правой.
— А всего-то и дел, господа… — Шульгин протянул зрителям продолговатый футляр пяти вершков в длину, похожий на рукоятку маузера. — Как видите, вполне эффективно. Ночью, на площади Финляндского вокзала… А были ведь и еще митинги, с другими «вождями». Так что прошу докуривать, и приступим к тренировкам…
…Ночной штурм укрепленной позиции. Все, как сотни раз до этого, на Западном, Галицийском, Кавказском фронтах. Две или три сотни шагов до вражеских окопов, шуршащая под локтями трава или липкая грязь, освещающие небо ракеты, три ряда унизанной шипами проволоки, на которой так страшно умирать под шквальным пулеметным огнем, когда еще не ранен даже, но колючки вцепились в гимнастерку или шинель, прочная ткань не хочет рваться, а все пули летят только в тебя, даже если когда и мимо…
Все точно так же, но есть и разница! Под краем каски лоб сжимает упругий ремешок, на котором закреплен приборчик размером с дамский театральный бинокль. И сквозь него — не ночь, а яркие зеленоватые сумерки, и на двести шагов все как на ладони: столбы, проволока, бруствер, головы часовых у пулемета, бугор блиндажа, даже этикетки развешанных на заграждении консервных банок.
Басманов и с ним еще двенадцать бойцов ползут, вжимаясь в землю (уж ползать-то их учить не надо, германская научила), достигают низко, у самой земли, натянутой проволоки. И не верится, что из окопов их не видно, вот же они, рукой подать. Но сдвинь на секунду приборчик с глаз — и глухая темень заливает все. Тучи низкие, дождь моросит.
За спиной, заглушая легкий звон разрезаемой проволоки, начинает ежечасный, плановый, бесприцельный огонь пулемет.
Проходы сделаны, целых пять, двухметровой ширины, по внешним, обращенным к своим позициям сторонам столбов — густые мазки специальным составом, ярко светящимся в темноте, чтобы не сбилась с пути вводимая в прорыв пехота.
И вот он, бруствер! Бесшумный и стремительный бросок вперед, прямо на головы напряженно всматривающихся в ночь часовых.
Часовые — свой же брат-курсант (новое, не совсем русское слово, раньше были «курсистки», и только) — ничего не успевают понять, хоть и подготовка у них куда лучше той, что у красноармейцев, в чью форму, для пущей ярости нападающих, они сейчас одеты.
Имитационный удар ножом под лопатку или спереди, снизу вверх, в солнечное сплетение. Градом, не жалея, тяжелые ребристые гранаты в двери блиндажей. Влево-вправо по траншее, опять же с броском гранаты за каждый поворот и с веером трассирующих пуль от правого бедра. Условленного цвета ракета в облака — позиция взята, путь свободен! И, не дожидаясь подтверждения, пошла пехота, не пошла — не твое дело, снова бросок вперед, ко второй полосе обороны! Там-то уже проснулись, забегали, громыхнул первый выстрел навстречу, но им по-прежнему ничего не видно, а автомат прицельно бьет на двести шагов, уже на сто — точно, граната летит на сорок, штурмовая группа забирает сильно в сторону от потревоженного участка, и пока они там палят в белый (точнее — в черный) свет, двенадцать остервеневших даже от игры офицеров перекатом через бруствер снова сваливаются в траншею. По паре гранат еще осталось, пояса увешаны магазинами, тридцать патронов в каждом. И все сначала.
Как у Маяковского: «Сдайся, враг, замри и ляг»!
…Уже на рассвете, когда зазеленел и заалел край едва видного за холмами моря, к сбросившему бронежилет и каску Басманову, обсыхающему на теплом ветерке, подсел вольноопределяющийся Лыков, девятнадцатилетний бывший правовед, имевший несчастье или чрезмерный оптимизм вступить в полк за месяц до эвакуации Одессы.
— Господин капитан, извините, но мне кажется, что нас готовят к чему-то совершенно ужасному. Несовместимому с понятиями цивилизованного человека…
— О чем вы, юноша?
— Вот эти… приборы ночного видения. Это же все равно что убивать спящих. Противник ничего не подозревает, а мы видим его как днем. Подползаем и — ножом между лопаток.
— Не понимаю вас. А когда я с наблюдательного пункта замечаю в бинокль ничего не подозревающего противника на привале и даю команду: «Батарея, шрапнелью, четыре снаряда беглых!» — это не то же самое? Или когда наша разведка в ночном поиске натыкается на минный фугас?
Лыков, похоже, был поставлен словами Басманова в тупик. Он долго смотрел красивыми карими глазами на носки капитанских ботинок, теребил застежку ремня, пару раз вздохнул.
— Нет, мне кажется, здесь все-таки нечто другое. Вот как нельзя было использовать газы…
— Знаете, вольноопределяющийся, вам стоит подумать, не сменить ли, пока не поздно, профессию? Хотя… Прокурору или судье тоже приходится решать сомнительные с точки зрения чистого гуманизма проблемы. Вы предпочли бы остаться висеть на проволоке вместе с половиной батальона? В Галиции я такого навидался… Утром полк штатного, в две тысячи штыков, состава, а вечером из него делают сводную роту. Чтобы назавтра было кому попробовать еще раз.
Но когда Лыков ушел, Басманов ощутил в словах юного идеалиста некую странную правоту. Будто и в самом деле изучаемое оружие и способы его применения в чем-то не соответствуют понятиям воинской чести.
— Да ну, все это совершенная ерунда, — сказал он сам себе вслух. И постарался забыть о странном разговоре. Предпочел порадоваться, что на третьем году дикой и бесчеловечной войны остались еще такие вот вольноопределяющиеся, с нормальной человеческой душой.
Но какая-то заноза от разговора все равно осталась.
…Подполковник Сугорин, освобожденный по возрасту от наиболее «крутых», как выразился Шульгин, тренировок, имел время для стратегических размышлений. Результатами которых и поделился на очередных посиделках у костра. Листая при этом карманный, но очень подробный Атлас мира берлинского издания 1914 года.
— Насчет отвоевания Южной Африки у англичан, конечно, чушь собачья, господа. А вот вариант куда более реалистический, — он ткнул пальцем в карту Южной Америки. — Район в верхнем течении реки Парагвай. Вот весь этот кусок, вдоль границы с Боливией. Места довольно благодатные, приличный климат, много свободной земли. Подняться вверх по Ла-Плате, отхватить лоскуток с половину Франции — и живи. Мобилизационные возможности Парагвая — тысяч сорок полуграмотных метисов и неграмотных индейцев с винтовками времен турецкой войны семьдесят седьмого года. С тысчонку таких, как мы, — и воевать там долго будет некому. Да и то, если не подкупить тамошнего президента самым российским образом. Кто желает поспорить, господа? Недорого возьму, ужин на всех в лучшем ресторане Асуньсьона…
