Ознакомительная версия.
Никита натянул поводья, останавливая мышастого.
Мужики просто стояли, выставив разлохмаченные бороды, и выдыхали густые клубы пара. Чего стоят? Охота им мерзнуть?
– Поздорову, добрые люди! – вежливо поприветствовал их Никита, не слезая с седла. Мало ли что у них на уме? Он, конечно, не боялся троих невооруженных селян, но береженого и Бог бережет, как говорится.
– И тебе, значится, не хворать, молодой боярин, – прогудел, словно из бочки, крайний слева мужик. Его рыжая борода горела на солнце красной медью.
– Откуда и куда путь держишь? – окидывая парня липким, как дорожная грязь, взглядом, прищурился средний – наполовину седой, в облезлой бараньей шапке.
– В Москву направляюсь. Дело есть к Ивану Даниловичу, князю вашему.
– Вона как! – протянул рыжий. – Княжья служба – дело прибыльное…
– Я не на службе, – пожал плечами Никита. – Просто поговорить надобно.
Чернявый мужик, стоящий у правой обочины, шмыгнул носом и утер усы рукавом.
– Не на службе, значит… – задумчиво произнес седой.
– Нет! Не на службе.
– А мы, значится, погорельцы, – встрял рыжий. – Татарва проклятая село наше пожгла, нас по миру пустила. Ходим теперича, побираемся. Подай, молодой боярин, сколько не жалко, Бог тебя спасет…
– Вы уж простите меня, люди добрые, да нет у меня ничего, – развел руками парень, уже жалея о тех выброшенных двух кунах, что он нашел в сумке татарина.
– С князьями беседовать ездишь, а милостыни не подашь? – обиженно протянул седой.
Чернявый сморкнулся в два пальца на снег.
– Ну, так уж вышло… Вы зла не держите, я как на духу. Было бы, разве пожалел бы?
– Да кто ж спорит… – отвечал рыжий. – Справный молодец, да при коне, да при мече… Такой бедняка-погорельца никогда не обидит.
– Хоть краюхой хлеба помоги, – прибавил седой.
Никита вздохнул, но вспомнил, что жадность греховна, а делиться с ближним – одна из первейших заповедей Иисуса Христа. Запустил руку в сумку, выуживая остатки каравая – кусок шириной в ладонь.
– Чем богат…
Он успел заметить взмах жердины, тень от которой косо перечеркнула снег, даже пригнулся, но удара не избежал, а лишь смягчил. Шершавая деревяшка скользнула по затылку, рванула острым сучком ухо, бросила парня с коня.
– Вяжи его, Прошка! – заревел, судя по трубному голосу, рыжий.
Жеребец тонко заржал, поднялся на дыбы, выбросил острое копыто в сторону набегающего седого.
– Тю на тебя! – выплюнул мужик, взмахивая полами шубы.
Мышастый шарахнулся и кинулся наутек.
Никита перекатился через плечо, под ноги чернявому, и выхватил из-за пояса течи.
– В ухо его!
– Вали басурмана!
Чернявый отшатнулся, неловко пытаясь выбить оружие ногой.
Тень летящей жерди вновь скользнула по лицу, предупреждая об опасности.
Ученик Горазда, не вставая с корточек, прыгнул было в сторону, и тут на него свалилось что-то легкое, холодное, прозрачное, как утренняя дымка над рекой.
Сеть!
Никита попытался коротким кистевым взмахом теча разрезать ячеи, но рога рукоятки запутались почти сразу.
– Ага! Попалась птичка! – радостно трубил рыжий.
– Будет знать, морда басурманская! – вторил ему седой.
А чернявый молча пнул отчаянно пытающегося вырваться парня в бок. Никита боролся с сетью изо всех сил, но прочный перестав[69] побеждал, несмотря на все его усилия.
– Вяжи! – К привычным уже голосам добавился еще один – тонкий и визгливый.
На плечи Никиты упала веревка.
Но тут сопение и хриплое дыхание разбойников перекрыл пронзительный, воющий, вонзающийся под череп, как каленый гвоздь, свист.
Желтень 6815 года от Сотворения мира
Московское княжество, Русь
Так мог бы свистеть Соловей-разбойник, по преданиям сидевший на муромской дороге, пока не повстречался с богатырем Ильей.
Мужики, споро обматывающие Никиту сетью, охнули, ахнули, застыли.
Звук усилился настолько, что захотелось зажать уши ладонями, а потом пошел на спад.
И следом жутко заорал рыжебородый.
– Мать твою! – всхлипнул седой, падая на Никиту сверху.
На лицо парня потекла липкая и теплая влага. Кровь.
– Утекай, православные! – выкрикнул визгливый голос. И захрипел, захлебываясь и булькая.
Извернувшись, Никита увидел сквозь ячеи сети, как чернявый с беззвучно распахнутым ртом рухнул на колени, держась двумя руками за живот. Между его пальцев торчала толстая стрела с пестрым оперением.
Миг, другой – и на дороге послышался топот копыт.
Звонкий голос прокричал:
– Уррах! Уррах!
Тень всадника пронеслась над головой Никиты.
Высверк стали!
Раненный в живот мужик завалился на бок.
Рыжий конь круто развернулся, поднялся на дыбы.
Улан-мэрген крутанул саблю над головой:
– Собакам – собачья смерть!
Бросив поводья, татарчонок легко оттолкнулся от луки и спрыгнул на землю.
Вразвалочку подошел к Никите, держа клинок в опущенной руке:
– Менду[70], баатур! Вот и свиделись.
Парень не спускал с него глаз, стараясь уловить каждое движение, а в это время все старался освободить запутавшиеся насмерть течи.
Улан-мэрген улыбнулся, сверкнув белыми зубами, взмахнул саблей.
Холодный ветерок скользнул у щеки Никиты. Враз ослабевшая сеть опала, как листва после первого морозца.
– Что ж ты так неосторожен, баатур? – Сын нойона покачал головой, поцокал языком. – Ай-ай-ай… Ты как филин днем – смотришь, а не видишь.
– Ты откуда взялся? – с трудом выговорил парень.
– Так ты в беде был, – пожал плечами Улан.
– А тебе что за дело до моих бед?
– Ты мне жизнь сохранил. Никто не скажет, что я не отдаю долги.
– Ну что, отдал? – Никита поднялся. Дрыгнул ногой, сбрасывая остатки сети, цепляющиеся за одежду.
– Может, и отдал.
– Тогда спасибо тебе и проваливай подобру-поздорову.
– Обидные слова говоришь.
– Какие есть… – буркнул парень, но тут же устыдился. Ведь и правда, татарин помог ему. Мог ведь спокойно наблюдать из лесу, как разбойники вяжут его и уводят, куда им заблагорассудится. Но ведь вмешался, не бросил в беде.
– Спасибо тебе, Улан-мэрген, – повторил Никита, стараясь вложить в слова как можно больше признательности.
Стараясь не глядеть татарину в глаза, обошел мертвые тела. Перевернул носком сапога чернобородого. Изо рта убитого мужика стекала на бороду алая кровь. Остекленевшие глаза смотрели в небо.
Кто такие? Случайно ли встретились ему на пути?
– Эх, надо было хоть одного живьем брать!
– Торопился я, однако, – виновато вздохнул степняк. – Когда последнюю стрелу пускал, подумал – надо бы в плечо или ногу. Только стрелу, с тетивы слетевшую, назад не воротишь.
Ознакомительная версия.
