Объединенный датско-шведский флот за несколько недель уничтожил все следы немецкого присутствия на море и осуществил полную блокаду портов противника. На суше же шведские и норвежские добровольцы, укрепившись в Шлезвиге, бок о бок с давними соперниками — датчанами — стойко отражали прусские и австрийские атаки, переведя войну в позиционную фазу. После семи месяцев топтания на месте сторонами было объявлено перемирие и начались переговоры при участии Великобритании, Франции и России. По итогам войны Дания лишилась Гольштейна и Лауэнбурга, отошедших Пруссии, но сохранила за собой Шлейзвиг. Это был один из первых знаков, что факт моего появления уже начал оказывать свое влияние на историю и нужно торопиться, пока данные этого раздела, хранимые дневником, не превратились в бесполезную груду информации.
Однако русско-прусским переговорам это поражение только помогло, существенно поколебав положение Бисмарка и снизив уверенность немцев в том, что справятся с Австрией, оставшейся весьма недовольной исходом войны, самостоятельно. После полугодовых переговоров я с огромным облегчением констатировал, что Бисмарк вполне проникся довольно прозрачными намеками о том, что Российская империя не останется в стороне от войны даже в том случае, если она начнется раньше. Вопрос состоял лишь в том, на чьей стороне она выступит. Едва не рыдая в письмах о состоянии русской артиллерии, я жаловался, что пока не будет гранат с медными поясками, артиллеристы смогут бить неприятеля только банниками. Я тянул время и отказывался воевать до перевооружения, но угрожал непременно перетянуть несостоявшегося союзника банником по спине, если пруссаки отправятся топтать Австрию без нас.
Бисмарк был не в той ситуации, чтобы торговаться; упустить возможность русской поддержки, особенно учитывая неудачные итоги прошлой войны, канцлер просто не мог. Грех было не воспользоваться шаткой ситуацией в королевстве по максимуму. Однако Бисмарк держался с достоинством и искусно торговался, с показательной неторопливостью. Не знай я, сколь сильно он нуждается в нашей поддержке, то давно бы начал сдавать позиции, а так со временем мои аппетиты только росли, отчего переговоры затягивались, чему я был только рад. Но в конечном итоге вышло по-моему.
Кроме отсрочки войны на два года и получения разрешения Круппу строить завод в Санкт-Петербурге, я сумел выцыганить с помощью прусского канцлера немалое количество станков, в которых остро нуждались сами пруссаки. Конечно, за станки пришлось заплатить, но цены для столь необходимых нам токарных, карусельных и строгальных станков, не говоря уже о недавно изобретенных универсальных фрезерных и некотором количестве промышленных прессов, были достаточно скромными.
Уверен, что при такой всесторонней поддержке Обухов справится с тем, с чем почти справился в реальной истории. Тогда он был очень близок к успеху, но неудачи преследовали его одна за другой. Всей душой болея за дело, Павел Матвеевич, что называется, сгорел на работе. Заработанный им в моей истории туберкулез и скорая смерть стали лишь следствием нежелания щадить себя и полной отдачи делу. Совсем по-другому выглядел выдающийся русский инженер сейчас. Легкий румянец покрывал щеки, бакенбарды были ухожены, в глазах плескалась спокойная уверенность в своих силах и завтрашнем дне, а в открахмаленном воротничке и отглаженных манжетах чувствовалась заботливая рука молодой жены. Куда той мрачной и черной от усталости тени, которую я увидел в позапрошлом году, до нынешнего Обухова.
Укрепление пошатнувшегося здоровья хорошо сказалось не только на продолжительности жизни офицера, но и зеркально отразилось на работе. Взятая за образец разработанная Барановским скорострельная пушка образца 1872 года нашей истории уже была изготовлена в опытной мастерской при Обуховском заводе в соавторстве с самим Барановским. Как Павлу Матвеевичу удалось все провернуть, остается для меня загадкой, но можно констатировать факт, что историческая справедливость в данном случае не пострадала — основным генератором идей остался прежний изобретатель. Хотя наверняка саму идею Барановский вынашивал годами, так что ничего удивительного в этом нет. А в целом, не без моей помощи, но все же добившись пока непревзойденного качества стали для пушек, Обухов вместе с Барановским со всем пылом принялись за производство орудий для флота и армии. Деньги на завод уходили как в бездонную бочку, результат же пока был более чем скромным. Впрочем, в морском министерстве дела обстояли еще хуже. Как выяснилось, к большому строительству флота оказалось не готово сразу все. Не хватало знаний, опыта, материалов, инженеров и рабочих. Помощь, предоставляемая мной из дневника-ноутбука моему морскому министру Краббе, оказалось недостаточной. Несмотря на все мои старания, многие детали остались покрыты белыми пятнами.
Однако дело двигалось. Тяжело, со скрипом, сопровождаемое руганью и отчаянной спешкой, строительство уверенно продвигалось вперед. Я понимал, что воевать с Османской империей за проливы, не запечатав их наглухо от британской эскадры, чревато повторением Берлинского конгресса. Когда Россию, несмотря на убедительную победу на суше, оставили без кровью оплаченных плодов победы. Уж лучше положиться на Бога и оставить мысли о проливах навсегда, чем воевать, зная, что победу отберут. Думать, что удобной возможностью пощипать Россию больше не воспользуются, как-то слишком наивно.
Дальнейший разговор с моими ближайшими соратниками прошел очень обыденно. Менделеев отчитался о своих успехах на ниве зарождающейся химической промышленности. Столетов рассказал о проведенных исследовательских работах по вопросам земледелия на Северном Кавказе и Средней Азии. Рейтерн вспомнил, что забыл выразить свое негодование о тратах на исследования, честно говоря, совсем уж копеечных. Бунге горячо поддержал его и не преминул попрекнуть Краббе с Путиловым — основных растратчиков в нашей компании. Те принялись ожесточенно защищаться. Не став ждать, пока все выговорятся (было уже глубоко за полночь), я выпроводил своих собеседников.
Несмотря на усталость, спать не хотелось. Такое бывает после тяжелой умственной работы, когда мозг по инерции продолжает думать, отказываясь выключаться по приказу. Ночная прогулка на свежем воздухе здорово бы поправила ситуацию, но без серьезной охраны прогуливаться неразумно — не до фрондерства. А напрягать Рихтера и свою охрану, которым и без того тяжело, мне как-то не хотелось. Пришлось ложиться спать. Но тут заявился, как почувствовал, что я о нем думаю, начальник моей охраны и принялся сбивчиво извиняться и просить отставки, мотивируя тем, что не сумел обеспечить должной защиты. Я не сразу понял, чего Оттон Борисович хотел от меня, а когда понял, то от души отругал за малодушие и нежелание работать. Затем высказал все, что я думаю об этом решении, и успокоил его тем, что за следующее удачное покушение его ожидает не какая-то там гуманная отставка, а полноценный расстрел. Рихтер расстрелу весьма обрадовался, поблагодарил за оказанное доверие, пообещал искупить потом и кровью, после чего, успокоенный, ушел. Ну а я смог заснуть.
