А на следующий день я, зайдя навестить Серьгу, застал его совсем в ином виде. Тимоха беспомощно лежал на животе с задранной рубахой и мокрый с головы до ног. На обнаженной спине не было живого места.
«Опять драли», — понял я.
Услышав шаги он, не поворачивая в мою сторону головы, тяжело дыша, бросил отрывистое, останавливаясь на каждом слове:
— Сказывал же… не слыхать… вам… мово… обещания… Сколь… ни лупцуй… все одно… сбегу…
— На Дон? — уточнил я.
— А куда ж… еще… Знамо… — И умолк, принявшись медленно поворачивать голову в мою сторону.
Давалось ему это с огромным трудом — чувствовалось, что силы у парня на исходе. Однако Тимоха сумел-таки повернуть ее, с минуту щурился, вглядываясь в меня, потом разочарованно присвистнул:
— Так енто… ты… — И, вяло ухмыльнувшись, заметил: — Зря я… хорохорился…
— Так ты что, на самом деле раздумал бежать? — поинтересовался я.
— Кажись… ныне… у меня… одна дорога… на тот свет… — тяжело выдохнул он. — Землица сырая… славно остужает… Осталось уснуть… да не проснуться… Спина токмо… саднит… чуток… — не утерпев, пожаловался он.
Я еще раз поглядел на этот чуток. Узкие оконца, больше похожие на прорези, давали мало света, но мне хватило и скудных лучей закатного солнца, чтобы понять, насколько «скромен» был Тимоха. Из багрово-красного месива кое-где, словно куски сала из кровяной похлебки, торчали белые куски кожи. Это скорее напоминало не порку — убийство.
— За что они тебя так? — сочувственно спросил я.
— Слово… требовали… что… не сбегу, — еле слышно пояснил Тимоха. — А я… смолчал… Ты бы мне… сказку… поведал… каку-нито, — попросил он. — Глядишь… и усну… под ее.
— Навечно, — констатировал я, — Нет у меня таких сказок.
— Как же… нету… А тать… почто хотел… тебя… задавить? Вот и… обсказал бы…
— Когда? — не понял я.
— В амбаре… — напомнил тот.
— А тебе, откуда… — начал, было, я и остановился, поняв, отчего мне показался знакомым голос, который остановил Петряя.
— Что ж ты молчал-то, дурья твоя голова?! — заорал я на Тимоху и метнулся к дверям.
На полпути я резко затормозил, снова кинулся к Серьге, кое-как перетащил его на солому и вновь бросился бежать к Борису Годунову. Искать его было легко. Он, как обычно, перед сном проводил время в играх с сестренкой. Увидев мое встревоженное лицо, он вначале тоже перепугался, но, узнав в чем дело, вздохнул с облегчением:
— Решил, сызнова тати напали, — пояснил он мне. — А Тимоха сам виноват, — отмахнулся Годунов. — Я поутру заглядывал к нему. Мол, слыхал я, слову ты своему не изменяешь, потому, ежели дашь его, что бежать не удумаешь, боле бить не станут. А он в ответ, мол, без воли ему и жить ни к чему. Ну я и повелел…
— Повелел насмерть забить? — уточнил я.
Годунов досадливо поморщился, снял с колена Иринку, что-то ласково прошептал ей на ухо и, легонько подтолкнув, отправил девочку спать. Некоторое время он с улыбкой смотрел ей вслед, потом повернулся ко мне и заметил:
— Не надо бы так, Константин Юрьич, при ей-то.
— А забивать надо? — не удержался я.
— Хороший пахарь завсегда поле от сорной травы очищает, — возразил он и сокрушенно развел руками. — А что еще с ним делать? Так оставить? Сбежит. Непременно сбежит. Да исчо похваляться учнет — мол, вона я из каковских, никто мне не указ. А иные прочие, глядючи на него, тож в бега подадутся, и с кем я тогда останусь? Ты, фрязин, не помысли, будто я зверь какой. У меня в деревне окромя Тимохи всего двое поротых и те за дело, потому как я и сам такого не люблю, а тут… Был бы он вона как твой холоп, и мне его драть ни к чему, а ныне я иного выхода не зрю. — И поинтересовался, явно стараясь свернуть разговор с щекотливой темы: — Как там у тебя Андрюха, на ноги встал?
— Кое-как, — нехотя ответил я, начиная понемногу остывать. — Бабка сказывала, что раньше чем месяца через два-три не отойдет. — И усмехнулся, припомнив радость на лице младшего Висковатого. — Первым делом полез сопли мальчишке вытирать. У них сейчас и не поймешь, кто нянька, а кто дите. Оба друг на дружку глядят не наглядятся.
— Ишь ты, — вздохнул Годунов и с легкой завистью в голосе заметил: — Свезло тебе с холопом, фрязин. Ежели Тимоха из таковых был, и я бы об ем позаботился, а ныне что ж — яко аукнется, тако же и откликнется. Сам он виноватый.
— Он мне жизнь спас, — пояснил я и поведал, как было дело.
Нет, обо всем я рассказывать не стал, понимая, что Годунов отнесется к тому, что Серьга пристал к шайке разбойников, весьма и весьма неодобрительно. После такой новости вести с хозяином терема дальнейшие переговоры о смягчении участи Тимохи будет чертовски затруднительно. Вполне хватит и одного эпизода с участием его, Петряя и моим, хоть и пассивным. Борис внимательно выслушал, нахмурившись, несколько раз прошелся из угла в угол, затем остановился возле стола и аккуратно взял лежащие на нем деревянные куклы, обряженные в цветастые лоскуты, изображающие платья.
— Худо, когда у дитяти кукол нет, — задумчиво протянул он. — И рада бы проиграться, да не с чем. А у Иришки моей сразу пяток — вон даже забывает где ни попадя. Худо, ан никуда не денисся. Прочим, ежели даже по одной раздать, — и он протянул мне куклу с приклеенными к деревянной головке волосами из светло-рыжей пакли, заплетенной в косичку, — так у самой не останется. Иное дело, когда у другого тож кукла имеется. Тут куда как проще — своя надоела, сменял, и вся недолга. — С этими словами Годунов мягко вынул из моих рук рыжую, сунув вместо нее чернявую, после чего, склонив голову набок, вопрошающе уставился на меня.
— Это ты о чем, Борис Федорович? — уточнил я, хотя и понял, к чему тот клонит.
Просто мне необходимо было время, чтобы все прикинуть, — уж очень неожиданно прозвучало его предложение, высказанное хоть и в завуалированной форме, но достаточно откровенно.
— У меня чрез две седмицы свадебка, — напомнил Годунов, — а ты сам сказывал, Андрюхе твоему еще два-три месяца надобно. Выходит, негоден он для дороги, а тебе, яко князю, без холопа, хоть и одного, пускаться в путь неча и думать. Мне для тебя человека не жаль, но где ж их взять-то? Ежели бы тыщи имел, и не одного бы дал, а так… К тому ж ты сам поведал, яко у них с Ванюшей задушевно все. Потому и опасаюсь — кого иного приставлю, не то выйдет. Младеню ведь, чтоб отойти от пережитого, да душой отмякнуть, да в себя прийти, не месяц надобен. Хорошо, ежели одно лето, а коли поболе? По всему выходит, надобно тебе оставить Андрюху здесь.
— Хочешь, чтоб Тимоха от меня, а не от тебя сбежал? — усмехнулся я.
— Да упаси господь! — замахал на меня руками Борис— Вовсе даже не о том. Да и почто непременно о худом мыслить? А коль слово с него исхитришься взять, тут и вовсе славно. Он ему и впрямь верен — отродясь никого не обманывал. К тому ж нешто не бывало такого, чтоб холоп, перейдя от одного к другому, сам не менялся? — И прибавил, подумав: — Это ведь на поле василек — трава сорная, а в ином месте — услада глазу, потому его и любят в венки вплетать. Вот и человек тако же — тут нехорош, а там пригож. Так что решишь, Константин Юрьич? Дельце выгодное — я тебе обельного передам на веки вечные, а ты мне токмо закупа.
