— …Давеча в Убинском человечье тело нашли. Волки обгрызли, конечно, как без этого. Зима хоть и теплая нынче, да буранами обильна. Серым голодно — мимо дармовщины пройти не в силах. Так от одежи неизвестного только лохмотья обнаружены были. Вот, скажете Вы — бедолага. Видно упал с саней во сне, да и замерз. Ан нет! Стал я сличать почтовые станционные книги…
Сколько ему лет? За тридцать. Для пристава явно молод. Откуда взялся? Чей человек? Кому выгодно, чтоб в округе был кто-то способный раскопать любой умысел и пресечь замысел? Городничий? Да перестань. Он ложкой рот со второго раза находит. Судья? Показатели раскрываемости и все такое… Очень похоже. Только где он этого маньяка выкопал-то? Такие же на деревьях не растут, и в университетах на них не учат. Этим заболеть только можно. Зафанатеть так, что труп у дороги за лучший подарок пойдет, а поимка лиходея экстаз вызывать станет. Где нашел, и насколько успел привязать к себе. Чем в Томск с собой увлечь — тут и так ясно. Тесно ему здесь. Мало ему преступлений. А в качестве моего личного добытчика информации, я ему всю губернию в подозреваемые подарю. Всех и каждого. А некоторых — особенно. Самых интересных, самых богатых, вороватых или непотопляемых. С таким пронырой на святого компромат можно нарыть и засудить. И любого скупердяя поделиться заставить. Не иначе сам Господь мне этого Мегрэ подсунул…
Отдаст судья человечка? Отдаст — куда ему деваться. Прикажу и все. Еще и рад должен быть, особенно если прикормил уже Каттани Каинского разлива. Глаза и уши в кабинете губернатора.
Впрочем, может и зря все на мерки своей бывшей администрации меряю. Проще здесь люди. Нет той изощренности в коварстве. Этож вам не Мадрид и даже не Зимний с нескончаемыми шепотками по углам. Откуда знаю, Герочка? Оттуда и знаю, что не одни штаны в приемных протер. Я в столичных министерствах, по коридорам да курилкам, больше времени проводил, чем в кресле в собственном кабинете. И шепотки эти сам умею шептать. А как ты думал? Подал прошение на высочайшее имя и ждешь? Малолетка! До поросячей пасхи ждать будешь. Толкать нужно. Одному презент умело преподнести. С другим откатиком поделиться. Третьему привет от первых двух достаточно передать. Некоторых на охоту полезно вывезти. На медведя, например. Столичные господа очень наших Томских медведей уважают…
А вот потом, найдется кто-нибудь, шепнет, намекнет Тому-От-Кого-Все-Зависит, что прошение бы желательно удовлетворить. Хороший, мол, человечек, этот Лерхе. Свой, надежный и верный до гроба. Надо бы и ему навстречу пойти. Вот так-то, Герочка. А ты говоришь — прошение. Больше чем уверен, в Санкт-Петербурге все точно так же. Точно такая же банка с пауками. Или ты с младых лет ногой дверь к царю открывал? Вот и я о том же…
— А скажите, сударь. Вы женаты? Есть ли детки?
— Женат, Ваше превосходительство, как же иначе. И сынок подрастает. В следующем годе в гимназию его везти намереваюсь.
— В Томск?
— В Томск, господин губернатор. Куда же еще. В Барнауле не слишком нашего брата привечают. У них, у горных, свои замашки…
— А супруга ваша? Здорова ли? Хозяйством, поди, занята?
— Анастасия Прокопьевна, Ваше превосходительство, ныне в Москву мной отправлена. Фотографическому делу обучаться. Она и лица варнаков мне вычерчивает, а как выучится, так и карточки отпечатывать станем.
— Отлично. Не знал, что губернские секретари настолько жалованием богаты, что на дело благое могут средства выделить. Или городничий за казенный счет операцию эту провел?
— Где там, Ваше превосходительство. Без благорасположения к семейству моему от Петра Ефимовича Ерофеева, так бы словесными сказками и пробавлялись бы. А так-то и подворье нам по божеской цене в наем сдает, и супругу мою в Первопрестольную с караваном торговым принял.
Те же и Ерофеев. Ну не купчина же маньяка этого ищейского на должность определил. Это уже из области фантастики. Скорее чью-то личную просьбу исполняет. И я даже догадываюсь — чью. Только непонятно — если купец так здорово дружит с судьей, чего же ему в начинаниях-то все еще «зеленой улицы» не открыли? Мог ли коллежский советник Нестеровский, Петр Данилович — окружной Каинский судья, коли этого действительно захотел, надавить на Борткевича с компанией? Мог, конечно. Мог, но не стал. А почему? Крыша не рекомендовала. Не захотел верхний «папа» ссориться с аналогичным товарищем со стороны окружного начальника. Ну да эту мелкую шушеру я к ногтю быстро придавлю. У меня тоже, вроде как, есть кому поплакаться, если что. А вот на чью сторону встать, как свои интересы соблюсти и в чужие свары не залезть — это вопрос.
Ну, да ладно. Время пока терпит — я не завтра из Каинска отбыть намерен. Сначала нужно уточнить — чей сейчас человек — мой будущий агент 007.
— Должно быть добрейшей души человек, этот купец… Весьма приятно было с вами побеседовать, господин пристав. Весьма. Думаю, вы найдете время еще ко мне заглянуть. Завтра, в это же время, меня вполне устроит. До встречи, Ириней Михайлович. Передайте купцу Ерофееву мое восхищение его бескорыстной помощью…
Длинный, носатый и худой Пестянов на фоне казачьего сотника показался еще более длинным и худым. Как вешалка рядом с бабушкиным комодом. Причем оказалось, что это мебель одного гарнитура — они были прекрасно знакомы. То-то там мило раскланялись, разулыбались. «Лопата» Астафия Степановича даже дернулась было потрепать сыщика по плечу, но остановилась на полпути. Меня, наверное, засмущался.
От Безсонова несло кислятиной сгоревшего пороха. Пахло отвратительно, но я сдержался и промолчал. У человека горе, ему любимую игрушку возвращать надо, а тут я со своим обонянием. Все чувства легко читались с лица этого простодушного гиганта.
— Замечательное оружие, Герман Густавович, — траурным тоном прогудел он. — На пять барабанов зарядов ни единой осечки. Спуск мягонький. Толкает, правда, аки конь лягает. Но и то в сторону не отводит. Мастер великий изготовил.
— Понравился пистоль, Астафий Степанович?
— Как не понравится… Да чего уж там, знатная механизьма. Первый раз и держу такое в руках.
— Превосходно. Просто отлично. Значит, Вы не откажете мне в любезности, принять револьвер в дар?
— Мне? — проблеял казак тоненьким голоском. — Мне?
— Вам, вам… Артемка! Скажи, пусть на стол накрывают. Обедать будем.
Выпили с огромным ребенком по рюмочке. Откушали щей. И еще по-чуточке под гречневую кашу со шкварками. Захрумками огурчиками. Маленькими, шершавыми. Французы их корнишонами обзывают, а Безсонов — детьками. Он брал их из чашки горстями, как семечки, всем скопом впихивал в пасть, и так смачно грыз, что желудочный сок растворил суп за секунды. И каша пошла в гостеприимно распахнутые двери.
