Хочу присмотреть сережки. Весь день убила на поиски сережек, которые представляю себе вполне отчетливо. Мне нужны серебряные, филигранной работы, свободно болтающиеся шарики небольшого размера. Старое серебро, чуть потемневшее. Я прекрасно помню украшения такого рода; вероятно, их можно отыскать в комиссионном. Но и там я не нахожу ничего даже отдаленно похожего, отчего их покупка вырастает до масштабов острой необходимости. На углу Колледж-стрит и Спадина-авеню сворачиваю в переулок, где есть маленькая лавчонка. Вся оклеена черными обоями с дешевыми зловещими картинками, как то сидящий на стремянке голый, лысый манекен, поигрывающий четками. Розовое бальное платье, сплошной тюль с блестками, типа того, что я носила в пятидесятые годы, жутко натиравшее под мышками, на фоне черной стены выглядит скорее устрашающим, нежели привлекательным.
Разглядываю лоток с ювелирными изделиями. Продавщицы суетятся вокруг покупательницы, скрытой от меня трехстворчатым зеркалом. Одна из девушек – пышка цыганистого вида, с абрикосовыми щечками. У второй на голове белый «ирокез», окруженный черной каймой, так что девица похожа на скунса. Девчонки, взвизгивая от восторга, тащат все новые и новые шляпки и бусы, чтобы всучить их покупательнице. Наконец все удовлетворены, и прелестная молодая дама, на поверку оказавшаяся не дамой, а миловидным юношей в женской одежде, выходит из-за зеркальной перегородки. Юноша облачен в черное бархатное платье на черной кружевной кокетке, с длинным рукавом, и черные перчатки; на ногах черные туфли-лодочки; на голове шляпка с ажурной вуалью. Макияж деликатный, неброский; вьющаяся каштановая челочка. Это самое красивое и самое женоподобное существо, какое только встретилось мне за целый день. Улыбчивое, напряженное, трепетное личико. Помню, как я в возрасте лет десяти наряжалась невестой, завернувшись в старые занавески, или знатной леди, нарумянив щеки и нацепив шляпу с перьями. После таких задумок и усилий мое упоение от успеха всякий раз сменялось нешуточным огорчением. А дальше-то что? Расхаживать туда-сюда по тротуару? Такая демонстрация сопряжена с огромным риском, дерзостью и разочарованием.
Голос у него мальчишеский, ломающийся. Сам хрупкий, застенчивый.
– Как я выгляжу, бабушка?
– Ты выглядишь замечательно.
Настроение у меня на нуле. Распознать это нетрудно. А значит, можно и преодолеть – по всей вероятности.
Настроение на нуле, что и говорить. Со всем, что навалилось, мне самой не справиться, нужно обращаться за помощью, но единственный человек, от которого я готова принять помощь, – это Икс. Если я не буду существовать в его сознании, перед его взором, у меня просто не хватит сил переставлять ноги. Многие сталкиваются с такой проблемой, и мы утверждаем, что они сами виноваты: надо изменить свой образ мыслей, вот и все. Проблема эта – не из разряда благопристойных. А любовь – штука несерьезная, хотя, бывает, заканчивается смертельным исходом. Где-то я такое вычитала – и сразу согласилась. Слава богу, что я не знаю, где сейчас Икс. Не могу ни позвонить, ни написать, ни подкараулить на тротуаре.
В свое время один мужчина, которого я бросила, стал меня преследовать. В конце концов он убедил меня зайти с ним в кафе на чашку чая.
– Я знаю, что представляю собой жалкое зрелище, – сказал он. – Если у тебя и оставалось ко мне хоть какое-то чувство, то сейчас оно полностью уничтожено, это мне понятно.
Его фраза осталась без ответа.
Он постучал чайной ложкой о край сахарницы.
– О чем ты думаешь, когда находишься рядом со мной?
Я хотела сказать «не знаю», но вместо это у меня вырвалось:
– Думаю, как бы поскорей отделаться.
Его затрясло. Вскочив, он швырнул ложку об пол.
– Тебя никто не держит, – задыхаясь, выдавил он.
Сцена комичная и вместе с тем жуткая, театральная и одновременно естественная. Он дошел до крайности, как я сейчас, а я не посочувствовала и, оглядываясь назад, совершенно в этом не раскаиваюсь.
Как-то я увидела приятный сон, чрезвычайно далекий от реального положения дел. Мы с Иксом и еще с какими-то людьми, которых я не знала или не вспомнила, надели скромное спортивное белье, в какой-то момент превратившееся в тонкие белые одежды, но оказалось, что это не одежды вовсе, а наша телесность, наша плоть и кровь, в каком-то смысле – и наши души. Когда дело дошло до объятий, они начались с обычной пылкостью, но вскоре преобразовались, за счет нашей легкой сладостной телесности, в редкое состояние довольства. Не берусь описать более внятно: получается нечто похожее на киношные сны, банальные и невинные. Впрочем, так, наверное, оно и было. Не извиняться же мне за банальность своих снов.
Иду в кондитерскую «Роонеэм», беру чашку кофе, сажусь за крошечный столик. «Роонеэм» – эстонская пекарня, где нередко можно застать и средиземноморскую домохозяйку в черном платье, и ребенка, глазеющего на пирожные, и мужчину, который беседует сам с собой.
Я сажусь так, чтобы видеть улицу. У меня такое чувство, что Икс где-то поблизости. В пределах тысячи, а то и сотни миль от города. Моего адреса у него нет, но ему известно, что я в Торонто. Разыскать меня не составит труда.
В то же время я подумываю о том, чтобы положить этому конец. На самом деле решить надо только один вопрос: продолжать ли это безумие, но у меня не достанет стойкости, элементарно не достанет кипучей силы воли, чтобы долго поддерживать в себе помешательство.
Есть предел несчастьям и метаниям, с которыми мы готовы мириться во имя любви, точно так же, как есть предел беспорядку, который мы готовы терпеть у себя в доме. Этот предел никогда не известен наперед, но, дойдя до него, не ошибешься. Я уверена.
Когда начинаешь делать над собой усилие, происходит вот что. Боль исподтишка выстреливает своим жалом, застигнув тебя врасплох. Затем почему-то наступает легкость. Над этой легкостью нужно как следует поразмыслить. Она не сводится к облегчению. В ней есть своего рода удовольствие, не мазохистское, не злобное – ровным счетом ничего личного. Удовольствие это довольно странное. Непрошеное удовольствие от обнаруженной нестыковки в чертежах и от вида падающей постройки, удовольствие от учета – в очередной раз – всего, что есть противоречивого, настырного, неподатливого в этой жизни. Так мне представляется. Мне представляется, что есть в каждом из нас нечто такое, что жаждет ободрения, наряду – и в конфликте – с тем, что жаждет красоты за окном и приятной беседы.
Вспоминаю свою одержимость и вижу, что она была приложена не к месту. Только сейчас до меня дошло, что в любви неуместность – это ключ ко всем вопросам, суть проблемы, но я, как бывает под градусом или под кайфом, не до конца сознаю то, что вижу.
Прежде всего мне нужен отдых. Запланированный отдых, с новым пониманием везенья. Отличным от того, про которое толковал мне Деннис. Везенье – это когда появляется возможность посидеть у «Роонеэма» за чашкой кофе, среди посетителей, которые приходят и уходят, едят и пьют, покупают домой пирожные и при этом разговаривают на испанском, португальском, китайском и прочих языках, которые ты иногда пытаешься распознать.
Из деревни вернулась Кей. У нее тоже новый наряд: темно-зеленый школьный пиджачок, надетый на голое тело, без блузки и даже без лифчика. Довершают ее облик темно-зеленые гетры и туфли для верховой езды.
– Прикольно, правда? – спрашивает она.
– Да, правда, – ответила я.
– У меня руки не кажутся по плечи грязными? Помнишь, в каком-то старом стихотворении говорится о женщине со смуглыми руками?
Руки у нее действительно мягкие и загорелые.
– Я собиралась приехать еще в воскресенье, но нагрянул Рой с приятелем, и мы устроили праздник молодой кукурузы. Получилось очень здорово. Ты должна приехать к нам на ферму. Непременно.
– Когда-нибудь обязательно доеду.
– Дети носились, как чертенята. Мы накачались медовухой. Рой умеет делать ритуальных божков плодородия. Друг Роя, Алекс Вальтер, – антрополог. Я подумала, что должна бы его знать, но так и не вспомнила. Он не обиделся. Добрая душа. Знаешь, что он сделал? В темноте, когда мы разожгли костер, он сел рядом со мной, вздохнул и положил голову мне на колени. Я подумала: до чего же это мило и безыскусно. Как сенбернар. Такое со мной впервые в жизни.
Одно время Прю жила с Гордоном. В общей сложности год и четыре месяца – когда он от жены ушел, а вернуться еще не успел. Потом они с женой развелись. А после заметались: то сойдутся, то разбегутся; затем жена его в Новую Зеландию подалась, и, как видно, с концами.
Прю не стала возвращаться на остров Ванкувер, где Гордон ее и подцепил, когда она подвизалась официанткой в курортной гостинице. Нашла себе работу в Торонто, в цветочном магазине. К тому времени у нее полно знакомых в Торонто было, в основном от Гордона ей достались да от его жены. Прю всем полюбилась, друзья ее жалели, а она их за это на смех поднимала. Славная она, Прю. Говорок у нее, как на востоке Канады считают, британский, хотя родилась она в Канаде – в Данкане, аккурат на острове Ванкувер. Таким говорком любую скабрезность отмочить можно, а получится безобидно и весело. Про жизнь про свою она рассказывает вроде как байками; даром что байки эти – о том, как рушатся надежды, как разбиваются мечты, как планы срываются, как все боком выходит, а вот поди ж ты: послушаешь ее – и на душе светлеет; люди говорят: отрадно хоть кого-нибудь встретить, кто себя пупом земли не считает, не пыжится, не хамит, всем доволен и ничего не требует.
