– О чем это вы? И почему меня должны расстрелять? – возмутился доктор. – Все мои заключения выписаны в соответствии с состоянием здоровья пациентов, то есть призывников рабоче-крестьянской красной армии. Если вы сомневаетесь, то губисполком должен создать медицинскую комиссию, привлечь к работе докторов из Москвы, из других городов.
Эх, дорогой доктор, в каком году ты застрял? Или не понимаешь, с кем ты имеешь дело? Странно.
– Московских врачей в комиссию? – поинтересовался я.
– Разумеется. Московские медики будут более непредвзятыми, нежели наши.
– А не посоветуете, кого нам лучше привлечь? Я-то не из Москвы, тамошних докторов плохо знаю, – развел я руками.
– Думаю, следует привлечь профессора Преображенского, можно докторов Потехина, Гринфельда, Зеленько.
– Преображенский – это Филипп Филиппович? – решил уточнить я, записывая фамилии. – А Борменталя?
– Преображенского зовут Иваном Степановичем. А доктор Борменталь, как я знаю, в эмиграции.
– Спасибо, Евгений Николаевич, вы нам очень помогли. Я сейчас же отдам приказ об аресте указанных вами лиц.
– Почему об аресте? – вытаращился доктор. – Я говорил о врачах, что смогут провести независимое расследование.
– Доктор, неужели вы всерьез полагаете, что кто-то сейчас начнет проводить независимую экспертизу, созывать комиссию? Воображаете себя умником, а ума не хватило, чтобы придумать более сложные диагнозы. Ну, куда годится, везде писать – паховая, спинномозговая грыжа, плоскостопие? Вот, – потряс я листом бумаги с рапортом Татьяны. – Простая сестра милосердия сумела раскрыть вашу аферу. Для трибунала этого вполне достаточно. Но я вам честно скажу – мне неинтересно расширять круг задержанных лиц. И так из-за вас придется производить аресты в Москве, допрашивать этих самых Преображенских с Борменталями. Наверняка вы назвали лиц, повлеченных в вашу преступную деятельность. У меня сейчас дел выше крыши. Потому мне гораздо проще записать, что вы являетесь убежденным антисоветчиком, что из идейных соображений и абсолютно бесплатно, пытались сорвать мобилизацию призывников в Красную Армию. Теперь вопрос – скольких людей вы потянете за собой? Давайте остановимся на губвоенкоме, фельдшерах Истомине и Головко, уже задержанных нами. Они, кстати, уже дали признательные показания. Мол – вы ввели их в заблуждение, они раскаиваются. Но я могу порвать их признания, если хотите. Лучше всего, если вы сообщите, что действовали в одиночку, что все остальные не знали о ваших махинациях. Мы вас быстренько расстреляем – даже без трибунала, могу и своей властью, совсем не больно, обещаю, ваши коллеги получат по году условно. С военкомом… Ну, этого из партии исключат, на фронт отправим. К чему хорошего человека расстреливать?
– Нет, так дело не пойдет, – твердо заявил Митрофанов. – Если уж под расстрел идти, то всем вместе. И товарищу Коромыслину вместе со мной к стенке становиться.
– А военкома-то за что? – сделал я удивленные глаза. – Он же не врач, откуда ему знать? Вы признаетесь, что ввели товарища Коромыслина в заблуждение.
– То есть, меня расстреляют, а военный комиссар останется жив?
Я кивнул. И тут доктор заявил:
– Пишите. В феврале месяце сего года ко мне обратился наш военный комиссар Коромыслин, и предложил сделку – я освобождаю призывников от службы, а он платит мне за каждого человека. На тот момент мы ждали, что польская армия войдет в Смоленск, так что деньги будут нелишними.
– Странно, – сказал я, уже вполне искренне. – А военком уверял, что это вы вовлекли его в заговор, и рассчитывались золотыми червонцами. Кстати, у него при обыске было изъято двести золотых монет.
– Вот, сволочь! – вскипел доктор. – А мне платил по сто крон за человека.
– Австро-венгерских? – развеселился я.
– А каких же еще? Обещал, что их можно поменять на польские марки.
Ай да военком. Рассчитывался валютой уже не существующей страны, а сам получал золото. Он же и меня почти провел.
– Об аресте вас кто предупредил?
– Заступов, помощник военкома позвонил. Сказал, чтобы я побыстрее убирался, – кивнул Митрофанов.
Что ж это я всех сотрудников военкомата не арестовал? Упущение.
– Почему в Минск? Поближе к границе?
– В Минске стоит штаб фронта. Коромыслин как-то сказал, что меня сможет защитить товарищ Фуркевич. Чтобы я, по прибытию, немедленно с ним связался.
Я не знал, кто такой Фуркевич, но признаваться в этом нельзя:
– А почему именно он?
– Фуркевич служит начальником отдела в штабе у Тухачевского… Говорят, он близкий друг самого командующего фронтом.
Вона как… Близкий друг комфронта, способный защитить доктора, а заодно и похлопотать об освобождении самого военкома. А ведь все могло сложиться. Тухачевский в этих местах – основная сила. Да и в Москве у него много покровителей. Чтобы арестовать комфронта, даже уровня Дзержинского мало, понадобится решение Политбюро.
– Может так быть, что именно Фуркевич давал деньги Коромыслину?
Митрофанов только пожал плечами.
– Я видел его с Коромыслиным, но не уверен, не знаю.
Жаль, что доктор не знает. Придется выяснять самому. Во-первых, передопросить военкома. Во- вторых, арестовать его помощника. А в-третьих, провести превентивный арест этого самого Фуркевича. Начальник отдела – это не командующий фронтом. Самому изладить или попросить Артузова? Пожалуй, это его уровень, а не мой. Что ж, столица может и подождать несколько дней.
Глава 16. О начальниках губчека
Разумеется, Артузов знал, кто такой Федор Эмильевич Фуркевич. В прошлом – кадровый офицер, а нынче начальник отдела военных потерь штаба Западного фронта.
Отдел, что он возглавляет, это не оперативное или разведывательное управления, и даже не мобилизационное, но все равно, в иерархии РККА, начальник отдела штаба фронта шишка немалая. А если допустить, что Фуркевич еще и близкий друг Тухачевского, то ой-ой-ой.
Рабочее совещание особоуполномоченного и простого уполномоченного было коротким. То, что Фуркевича нужно брать, и брать немедленно, не согласовывая свои действия ни с Дзержинским, ни с кем-то еще, решили сразу. Информация об аресте губвоенкома, доктора Митрофанова, и прочих, ушла в Минск, но есть слабая надежда, что до ушей начальника отдела еще не дошла, но если начнем согласовывать с Москвой, проволокитим, то точно, дадим время гражданину Фуркевичу подготовиться. Либо он кинется в бега, либо побежит искать помощи у Тухачевского, а тот прикроет своего друга и от нас, и от Дзержинского. Но с другой стороны – самодеятельности быть не должно. Посему решили отправить на Лубянку шифрованную телеграмму, кратко излагающую информацию, и извещающую о наших намерениях, а сами, тем временем, отправляемся в Минск. Тем более, нам так и так туда ехать – Артузову нужно ловить польских шпионов, а мне предстоит встреча с давним знакомым. Но главная задача – Фуркевич.
Другой вопрос – как его брать? Я предлагал арестовать начальника отдела дома, желательно ночью – так сказать, «тепленьким», без шума и криков. Или около дома. Но Артузов неожиданно возмутился.
– Владимир, мы же с тобой не террористы, и не польские диверсанты. С чего это сотрудники чека должны от кого-то прятаться? Сделаем все совершенно открыто.
В чем-то товарищ Артузов прав, а в чем-то нет. А если в штабе, когда мы придем брать Фуркевича, окажется охрана? А если там появится Тухачевский и начнет скандал? Что, придется еще Тухачевского арестовывать? Я не против, но руки коротки.
– Давай по ситуации, – предложил я. – Сумеем взять Фуркевича в штабе, там и возьмем. Нет, арестуем дома, на квартире. Зачем нам штаб на уши ставить?
– Так нам его так и так ставить, – усмехнулся Артузов. – Обыск придется и на квартире проводить, и по месту службы.
– Особый отдел фронта станешь предупреждать? И уточнить бы неплохо, где отдел расположен. В Минске, на какой улице? Вряд ли весь штаб в одном здании уместился. Может, Апетер поможет? Или спецпредставитель Председателя?
