Огурцов хмыкнул, и покачал головой. Потом кивнул дежурному, так и стоящему на крыльце:
— Слушаю!
— Сперва на Слободке, в пивной, что на выходе, морячки порезались, что-то не поделили, так наши все туда выехали. А с полчаса назад позвонили, что Краеведческий музей обокрали! — выпалил ефрейтор. — Ночью с черного входа забрались. Смотритель только узнал!
Лейтенант покосился на задержанных. Тот, что с разбитым носом и фингалом, молчал. А второй, по которому сразу было видно, несмотря на фигуру ломового грузчика, что хлипковат, ощутимо побледнел.
— Феофанов, Прокофьев! — Огурцов, наконец-то, вспомнил фамилию сержанта, упорно вылетавшую из головы, — мазуриков заводите. Вещественные доказательства — куда положено. Еще кто есть в отделе, или ты тут сам казакуешь? — уточнил на всякий случай у дежурного.
Ефрейтор развел руками. — Говорю, же, все уехали. Один как перст, не разорваться.
Огурцов кивнул дежурному и поманил водителя, так и не выбравшегося, несмотря на духоту, из кабины:
— Дуй на Слободку, докладывай капитану, что так мол, и так. Ну и не забудь доложить, что похищенное частично найдено.
«Полуторка» прочихалась, обдав всех черным дымом, и умчалась, расплескивая лужи.
Лейтенант посмотрел на безоблачное небо, обещающее жаркий до безобразия день и вздохнул. Судя по всему, раньше ночи никак не освободиться…
Задержанные молчали. Сидели за столом и делали вид, что проглотили языки. Лейтенант даже начал подумывать нехорошие мысли насчет табельного нагана, подремывающего в желтой кобуре. Очень уж хорошо им на манер кастета орудовать. А древним полицейским «Смит-Вессоном» еще бы сподручнее было. У него и вес в три старорежимных фунта, удобно держать за ствол, как дубинку. Вот только ты, лейтенант, не полицейский какой, из заграницы, а советский милиционер, поставленный охранять революционный порядок и общественную безопасность. Поэтому пальцы задержанным дробить, пусть они хоть десять раз виноваты — последнее дело.
— Напоминаю, что чистосердечное признание облегчает не только совесть, но и наказание, — второй раз повторил лейтенант.
Но задержанные, пересилив первый испуг после попадания в стены милиции, продолжали молчать. В сторону второго стола, на котором Прокофьев с Феофановым раскладывали изъятое, даже и не смотрели.
— Хочется молчать — ваше право, — безразлично сказал Огурцов и пожал плечами. — Вот только сейчас мы отпечатки снимем и сверим. Не отвертитесь!
— Потом я еще все опишу, — не оборачиваясь, буркнул Феофанов, проверяя опустевший мешок, на момент завалявшейся в складках мелочевки. — Как бегали, как за ножи хватались, да как взятки сулили!
— Невиноватые мы! — как ни странно, но первым раскололся старший задержанный.
— А кто виноватый? — наклонился лейтенант, стараясь дышать ртом, чтобы не обонять вонь застарелого перегара.
— Из этих он, из будущих, — хлюпнул второй. — Гадом буду, не виноватый я. Гражданин начальник, пиши нам явку с повинной!
— Напишу, как не написать, — согласился лейтенант. — Вот ты мне только мил человек…
— Сарбаш я, Иван…
— Иван, то бишь гражданин Сарбаш, ты мне, для начала, все обстоятельно изложишь в письменном виде. Кто такой ты сам, подельник твой, да тот, кто подговорил. А если изложишь все без ошибок, да без помарок, тогда и подумаем, стоит ли наш Народный суд просить о снисхождении к оступившимся членам социалистического общества.
— Напишу, напишу! — закивал Сарбаш. — Он к нам с Кузьмой в пивняке на Главпочтамте подошел, говорит, в музее «рыжья» да «белья» много всякого! Его, после как церкви позакрывали, все туда снесли! И лежало без дела! А мы «фомкой» замок отжали, он там на сгнившей дужке болтался…
— А на Песчанку каким ветром вас занесло? — уточнил Огурцов, начавший записывать показания. И что, что красным карандашом на оберточной бумаге? Можно и переписать будет.
— Дык хотели лодку присмотреть, чтобы на днях дернуть.
— Куда дернуть? В Румынию на веслах? — скептически переспросил лейтенант. — Или в Одессу?
— Не, до Мамы никто не собирался. У Кузьмы там должников много, — простодушно продолжал «колоться» Сарбаш. — Нас морячок обещал на фарватере подобрать.
— Судно «Ред Стар-Шесть», — вдруг подал голос Кузьма. — Они на Турцию идут. Гражданин начальник, — предложил задержанный, нехорошо покосившись на подельника, — давай я этого морячка опознаю, а ты и мне «признанку» намалюешь?
— А делить как собирались? — сделал вид, что не услышал вопроса лейтенант. — Поровну или по честному?
— По жизненной справедливости, — неожиданно засмеялся сержант, и подмигнул опешившим Сарбашу с Кузьмой. — Вы же, как последние фраера, голимого фуфела набрали. Ни одной серебрухи нету. Все — посеребренное. За такое — вами только катранов кормить в проливе. — А вот насчет морячка мы с вами, гражданин Сарбаш, поговорим обязательно. Нам такие гости из будущего и даром не нужны! — добавил Александр.
Федеративная Республика Германия, г. Вюрцбург.
Федька Брусникин, тинейджер, пилот-любитель.
Несмотря на темноту, самолет заходил на посадку, словно по учебнику. Старый механик усмехнулся. Предпоследний. Интересно, у него та же проблема, что у остальных? Усмехнувшись, Отто отправился к полосе. Красно-белая машина остановилась. Из кабины вылез пилот, за ним пассажирка.
— Гутен абенд, Отто, — поприветствовал немца Федька. — Как дела?
Механик принюхался.
— У вас всё в порядке?
— Да, а что? Остальные прилетели. Кроме Ганса. Но и он на подходе.
— А что Вы так подозрительно смотрите? — спросила Танька.
Механик усмехнулся. — Не могу при дамах. Вас там кормили?
— Да, — произнес парень. — И поили, русские очень гостеприимны. Правду дед рассказывал.
— Очень вкусно! — подтвердила девушка.
— Ладно. Значит, еда не причем. Прадеда встретил? — сменил он тему разговора.
— Встретил. Мальчишка совсем. Только одиннадцать стукнуло. А прапрадед — крепкий мужик. Меня одной рукой сломать может!
— Только Фридрих им представляться не стал, — наябедничала Танька.
— Может, и правильно, — задумчиво сказал Отто, — у них своя жизнь, у нас своя. Вполне реально не мешать друг другу. Вон, кстати, и Ганс.
— Дождемся, пожалуй, — сказал Федька. — Интересно, как их встречали.
Даже в свете аэродромного освещения было видно, что машина чуть дергается. Словно у пилота сильно дрожат руки. «Странно, — подумал Брусникин, — Ганс, конечно, дубина редкостная, и скотина, если честно, но пилот хороший. Напился, что ли?» Однако, пьяный или трезвый, но сесть пилот сумел без особых эксцессов. Тройка встречающих подошла к машине. Дверь распахнулась, и Ганс пулей пролетел в сторону административного здания.
