— Чего это он? — удивилась девушка.
И тут же сморщила нос: волна не самого приятного запаха дошла до носов всех троих.
— Еще один, — усмехнулся Отто. — Я думал, их там отравили. Но вас тоже угощали, верно?
— И еще как! Чего только не было!
— То есть, их не отравили.
— А что, остальные все такими вернулись? — уточнил Федька.
— Поголовно, — рассмеялся механик. — Крылья в крестах, задницы в дерьме. Извините, фройляйн.
— Ничего, — отмахнулась девушка, — но почему?
— Я думаю, — глубокомысленно заметил Федька, — что запах свежей краски наложился на что-нибудь из натуральных продуктов и дал такой эффект. Во всяком случае, так я напишу в Интернете. Мы единственные летели на не перекрашенном самолете, и с нами всё в порядке.
— Может, даже продукты совсем не причем, — усмехнулся Отто. — Одной краски хватило. Хорошая версия.
Танька повертела головой, глядя то на одного, то на другого собеседника.
— Это что за приколы?
— Почему приколы, — с искренним изумлением спросил Федька, — рабочая версия случившегося. Тебя не устраивает? Представляешь, иначе завтра эти придурки будут орать, что их отравили.
— Устраивает, — согласилась Танька. — Слушай, давай не будем ждать, когда он подотрется? Поехали! Ты еще хотел к деду Степану заехать.
— Верно. Ауфвидерзейн, Отто.
— Ауфвидерзейн, Фриц.
Мотоцикл, ревя мотором, мигом домчал путешественников до дома старших Брусникиных. На этот раз Федька ворвался еще шумнее, чем обычно.
— Дед! Ты не поверишь! — с порога заявил он.
— Ты слетал в СССР, — спокойно сказал Степан Андреевич. — И тебя там никто не съел.
— С тобой неинтересно, — сделал вид, что надулся Федька. — Ты всё знаешь заранее.
— О вашей дурацкой акции весь день болтают по телевизору. И как тебе летать на машине с фашистскими крестами?
— Мы… — начала Танька.
Федька жестом оборвал подругу, посмотрел в глаза деду и, не смущаясь присутствия Таньки, произнес:
— В рот им, а не кресты у меня на крыльях. Наш самолет Отто не перекрасил. Зато тебе посылка. Из Камышовки.
И поставил на стол банку соленых огурцов.
Степан Андреевич расцвел.
— Настоящие… Как мама солила…
— Дед, прости, но… — правнук не знал, куда девать глаза, — это она и солила. Только я не стал говорить…
Наступило молчание. Потом самый старший Брусникин вытер слезу и сказал:
— Правильно. Ни к чему. Взрослеешь, внук. И спасибо. Варенька не хуже делает. Просто мамины — есть мамины…
— А где бабушка?
— Спит уже. Время-то сколько. Я тебя ждал. Вас. Как тебе Россия, Татяна?
— Танька, — поправила девушка. — Теперь точно Танька. Там здорово. И не в еде дело. Люди… нет, они, конечно, бедно живут. Но… они искренние. Настоящие.
И окончательно засмущалась.
— Ну ладно, — произнес Степан Андреевич, — на сегодня, надеюсь, ваши приключения закончились?
— Почти, — сказал Федька. — Надо осветить в интернете причину массовой болезни пилотов.
— Да, — подтвердила Танька, — А то никто не знает, что самолеты покрасили вредной краской.
— На самом деле? — спросил дед.
— Мы огурцы тебе привезли, — серьезно произнес Федька, — а они их ели. И запивали пареным молочком. Я правильно сказал? Оно пареным называется?
— Не пареным, внучек, парным, — поправил Степан Андреевич, и все трое расхохотались.
Где-то в СССР. Войсковая часть ХХХХХ.
Юрий Колганов, майор РККА, управление «Ноль».
Тянуло в сон. Еще бы, три таких перелета на самолетах, отнюдь не отличающихся комфортом, с точки зрения двадцать первого века конечно, да еще потом долгая поездка в закрытом автомобиле. Крайний самолет, признаться честно был совсем неплох. Ли-2, а точнее, как потом признался летчик — родной американский «Дуглас», поразил непривычными, но весьма удобными креслами, расстояние между которыми вполне позволяло вытянуть ноги. Но трясло его на воздушных ямах ничуть не меньше, чем пресловутый ПР-5. Оказавшийся в действительности чем-то вроде ухудшенной «Аннушки», Ан-2, на котором в свое время еще старшему лейтенанту Колганову пришлось полетать немало, этот биплан вытряс из отвыкшего от таких пертурбаций майора все содержимое желудка. Даже сейчас, спустя сутки, Юрия передернуло от неприятных воспоминаний. А ведь завтра напряженный рабочий день…
Проверив, как заведен и насколько установлен будильник, не привычный электронный, а местный механический, он лег в постель, укрывшись одной простыней. Погода, несколько дней вытворявшая неведомо что, снова стала летней и в доме, без привычного кондиционера было душно.
Поворочавшись немного, он все же забылся беспокойным сном. И снилось ему…
«— Астался адын вопрос, товариши. Докладивайтэ, товаришь Бэриа.
— Среди депортированных из Англии граждан стран СНГ присутствует гражданка Новодворская, — грустно сказал Берия. — Валерия Ильинична. Правозащитник, публицист, диссидент, лидер мелкой буржуазной партии, кавалер литовского ордена, автор книг антисоветского содержания. Что с ней делать?
— Как что? — удивился Ворошилов. — Неужели статьи не найдется?
— Как говорят потомки: «Был бы человек, статья найдется обязательно», — отшутился нарком внутренних дел. — А для нее и искать не надо. Каждые пять минут наговаривает на десять лет строгого расстрела без права переписки, — он поправил пенсне и добавил. — Нельзя ее ни расстрелять, ни посадить.
— Почему? — снова удивился Климент Ефремович.
— А если шашкой? — поддержал боевого товарища Буденный.
— Нельзя, — вздохнул Берия. — Очень хочется, но нельзя. Во-первых, она психически нездорова. И не отвечает за свои поступки.
— Так в психушку, — пожал плечами Молотов.
— А во-вторых, — продолжил Лаврентий Павлович, — шум на Западе будет неимоверный. Лечить ее из-за этого тоже нельзя.
— Так может, — задумчиво произнес Микоян, — назад? В Германию или Францию. Пусть они лечат.
— Пробовали. Все категорически отказываются. И Франция, и Штаты. Даже Польша и Буркина-Фасо. Не для того, говорят, депортировали.
Политбюро задумалось. Выпускать сумасшедшую на свободу не хотелось. Разглагольствования «демократки и диссидентки» никого особо не беспокоили, советский народ плохо понимает психически ненормальных. Но меры какие-то принимать надо.
— Кроме того, — вздохнув, продолжил Берия, — она требует «человеческих условий» для проживания. Англичане уже начали пованивать на эту тему.
— Что она под этим понимает? — поинтересовался Ворошилов. — Отдельную квартиру в центре Москвы и обеспечение питанием?
