американской конституции. Цитирует законы Пенсильвании и Делавэра. Это он соавтор «Всемилостивейшей грамоты, российскому народу жалуемой», о которой я тебе рассказывал.
— Которую Александр Павлович не подписал?
— Да.
— И чем кончилась история «Путешествия»? — поинтересовался Николай.
— Екатерина Великая, прочитав, сказала, что автор — бунтовщик хуже Пугачева и приговорила его к смертной казни.
— Повесили?
— Отправили в ссылку на десять лет. Но Павел Петрович вернул раньше.
— Понятно! — усмехнулся Никса. — В пику прапрабабушке. Книга до сих пор запрещена?
— Да. Хотя не понимаю, насколько еще актуальна. Честно говоря, стихи там иногда довольно радикальные. Но корявые.
— Там еще стихи?
— Ода «Вольность» в пятидесяти, кажется, частях. Но с пропусками, некоторые строфы только упоминаются.
— У Пушкина есть такая. Герцен напечатал.
— У Пушкина значительно короче. Но вдохновлялся, видимо, одой Радищева.
— Ну, процитируй!
— Понимаешь, автор считает, что источник власти — это народ, и царь перед народом отвечает. Так что там есть эпизод, где царь предстает как гражданин перед престолом, на котором сидит народ. И народ его судит:
Преступник власти мною данной!
Вещай злодей, мною венчанной,
Против меня восстать как смел?
— Ага! — усмехнулся Никса. — Что там твой «Трубач»! Саш, все с ног на голову! Царь перед Богом отвечает, а не перед народом.
— Была притча… В общем, смысл в том, что на этом свете суд божий творится руками людей. И, как показывает исторический опыт, отвечать иногда приходится перед народом. У Радищева еще про Кромвеля неплохой пассаж:
Я чту Кромвель в тебе злодея,
Что власть в руке своей имея,
Ты твердь свободы сокрушил.
Но научил ты в род и роды,
Как могут мстить себя народы,
Ты Карла, на суде, казнил…
— И ты предлагаешь это разрешить? — поинтересовался Никса.
— Знаешь, когда автор рассуждает о цензуре, он говорит о том, что живой пример гораздо опаснее любого писанного слова. Что историю будешь запрещать?
— Историю можно трактовать по-разному.
— Верно! Можно говорить о том, что Карла и Людовика казнили неправильно. Но факты ты никуда не денешь. И наследственный ты монарх или избранный президент, народ все равно будет судить тебя, даже если дело не дойдет до эшафота и плахи. Он может судить тебя в светских гостиных. Но это едва ли безопаснее.
— На Павла Петровича намекаешь?
— Например… Ну, что будешь читать? Или перед прочтением сожжешь?
Никса усмехнулся.
— Знаешь, мне дядя Костя рассказывал. Ему с папá и потом младшими братьями историю права преподавал Модест Корф.
— С удовольствием бы у него поучился, — заметил Саша.
— Корф написал свои лекции на основе лекций Сперанского, хотя и не следовал ему во всем. А дедушка вносил замечания и давал рекомендации. Знаешь, что он писал? Все предметы должны быть изложены во всей их полноте и искренности. И история династии — тоже. Без изъятий и умолчаний. Нам должно знать наши фамильные дела в истинном их виде.
— Не будешь сжигать?
— Прочитаю, — сказал Никса.
— Ты прелесть.
— Как же легко ты переходишь от бунтарства к лести!
— Это не бунтарство — это честный взгляд на вещи, и это не лесть — это искренно.
Никса усмехнулся.
— Думаю, что дедушка хотел нас защитить, когда наставлял Корфа ничего не скрывать, — заметил Саша. — Не должны ли мы защищать народ? Просвещение защищает лучше невежества. От кого мы хотим защитить его запретами? Не от нас ли? Грош цена власти, от которой надо защищать. Если от нас надо защищать, значит, мы что-то не то делаем.
— От него самого, — сказал Никса.
— Почему дедушка не стал защищать нас от нас самих?
— Мы несколько образованнее народа.
— Вот именно! К этому и вернулись. Просвещение лучше невежества.
Никса отложил Радищева и развернул листок со списком запрещенных шедевров.
— Написал все-таки, — прокомментировал он.
— Давно уже. Все не было случая тебя посветить.
— «Путешествия» нет, — заметил Никса.
— Потому что не шедевр, — сказал Саша. — Но все равно мастрид.
— А что за десятая глава «Евгения Онегина»? Там же восемь глав.
— Она не сохранилась. Только отдельные отрывки. Я где-то слышал, что Пушкин посылал ее дедушке, и дедушка запретил ее печатать. После чего Александр Сергеевич ее частью зашифровал, перепутав строки, частью уничтожил, но что-то осталось в воспоминаниях его друзей. Я помню только отдельные фрагменты.
— Ну, процитируй!
— Например:
Друг Марса, Вакха и Венеры,
Тут Лунин дерзко предлагал
Свои решительные меры
И вдохновенно бормотал.
Читал свои Ноэли Пушкин,
Меланхолический Якушкин,
Казалось, молча обнажал
Цареубийственный кинжал…
— Там что все про это? — спросил Никса.
— В списке? Нет, что ты! «Царь Никита», например, совсем не про это.
— Помню, кстати, мне его обещали.
— Кто?
— Ну, Саш…
— Хорошо, неважно.
— Вставай! Пойдем-ка!
Никса привел его в свой кабинет. Усадил за письменный стол и выдал бумагу.
— Пиши все, что помнишь, — приказал он. — А то я тебя не поймаю. Кстати, для тебя будет подарок.
Что-то в этом было не так. Что-то насторожило и кольнуло.
— Что ты задумался? — спросил Никса. — Испугался?
— Нет, — сказал Саша.
И взял перо.
— Только прячь получше, — добавил он.
— У меня портсигары не находят, — заметил брат.
До обеда Саша исписал страниц десять.
— Все? — спросил Никса.
— Все, что помню.
Николай просмотрел бумаги, поусмехался, поподнимал брови.
— Ладно, — резюмировал он. — Потом повнимательнее прочитаю. Почерк у тебя — ужас!
И отнес написанное куда-то в другую комнату.
Вернулся с двумя деревянными боккэнами.
— Наконец-то! — восхитился Саша.
И получил один из деревянных мечей.
Он был сделан вполне прилично, с красивой черной оплеткой рукояти и качественно отшлифованным деревянным клинком.
Любуясь подарком, Саша немного успокоился. И чего всполошился? Вручил брату собственноручно написанный компромат на десяти листах? И что? Никса пока не предавал. Под угрозой показа папá потребует покорности? Тут требовать не надо. Уж чего Саша не собирался так это бунтовать против отца и брата. Гнуть свою линию — да. Но желательно на позиции системного либерала. Бунтовать? После того как шанс на сотрудничество появился? После двадцати лет в глухой оппозиции. Наконец-то!
Если правительство хоть отчасти ведет страну в правильном направлении, уважающий себя либерал должен построиться и помогать правительству.
Ломишься в открытую дверь, братец Лис!
Они вышли в сад и до обеда сражались на боккэнах на садовых песчаных дорожках. Двигался Никса классно. Не зря же его с детства учили танцевать мазурку и ездить верхом.
Первое сентября порадовало Сашу девятым номером «Морского сборника» с патентным проектом. Журнал был увесистым, страниц
