«Анна Абрамова».
— И бабу ищут. Искатели, мать их. И баба страшная, — сообщил Костику мужик в телогрейке и, плюнув под стенд, поинтересовался у Левина, — Закурить будет, земляк?
— Не курю, — машинально ответил Владимир Ильич, вглядываясь в не очень разборчивый шрифт текста под фотографией Абрамовой.
— Может, на опохмел дашь? Горит в груди… Рубль… сорок.
Нужно было товарища спровадить, очень хотелось отодрать портрет «Дюймовочки» от щита, и Левин залез в карман, выгребая мелочь медно-никелевую и мелкие купюры. Чтобы отправить беднягу быстрее, не стал с мелочью заморачиваться Костик, выудил бумажный рубль, и железным его собратом усугубив, протянул болезному с огнём в груди.
— Я тут рядом за углом в…
— Не надо, — махнул на щедрого выпивоху Владимир Ильич и сделал пару шагов от щита в противоположную от махания сторону.
За спиной хмыкнули, плюнули, Левин понадеялся, что не на спину ему и заскрипели снегом. На всякий случай ещё метров пять пройдя, Костик остановился и обернулся. Мужичок в телаге бодро семенил к краю площади, а через десяток секунд и скрылся вовсе за поворотом. Владимир Ильич обернулся. И всю площадь перед милицией отсканировал. Люди были. Проходили мимо по своим делам, оглядывались даже на стоящего столбом молодого человека «приятной наружности», но к заветному щиту никто не направлялся.
Коварный покуситель, в пять широких шагов преодолел расстояние до заветного портрета жены и попытался его отодрать. Коварная птица «Обломинго» взмахнула крылом. Портрет Анны Абрамовой был приклеен намертво. Левин даже ногтем попытался за край ухватить, но только самый краешек и оторвал. От отчаяния Владимир Ильич попытался ногтями содрать листовку за центр, но ногтей не было, с соревнований ведь, там это строго блюдут, да и приклеен листок был качественно, видимо, не первый он такой антинародной хренью страдает. Научились в милиции эту информацию качественно приклеивать. Чуть всё же недодумали. Обычно газеты или такие вот портреты «Казимира Малевича» выставляют на стенде под стеклом. А тут рама была, а стекла не было. Разбили когда-то давно, а заменить так и не удосужились. Зимой снег с неба сыпет и хоть козырёк защищает портреты от попадания влаги, но не полностью, да и солнце старается. Выгорает краска на нём. Получилось так, что хорошо сохранилась крайняя ориентировка в нижнем ряду, именно на Анну Абрамову. Остальные были в разной степень нечитаемости.
Левин оглянулся. По площади по-прежнему шли люди, и по-прежнему не обращали на него внимания. Он нагнулся, зачерпнул вчера выпавшего снега пригоршню под щитом и размазал по портрету Абрамовой. Через минуту получился вид почти не отличимый от соседних. Лицо хоть немного читаемое, а вот надпись уже с трудом. Ну и рожа, можно теперь и про его Дюймовочку сказать.
Оглядываясь, Владимир Ильич покинул место преступления. Наряд с палками наперевес к нему не спешил, и в свисток дворник тоже не свистел. Акт вандализма удался.
Наивным дурачком Левин не был и знал, что внутри отделения милиции, есть точно такой же стенд с теми, кого милиция шукает. Однако идти туда не решился. На входе мог быть дежурный, да и срывать ориентировку на глазах у ментов — это уже перебор, тем более что там могли присобачить проклятую бумажку так же тщательно.
Нужно было предпринимать что-то более кардинальное. Знать бы ещё что?
Событие тридцать шестое
Последнюю рубашку в России принято пропивать, а выпивкой — делиться.
Андрей Соколов
Скоро весна, меньше недели осталось, но темнеет ещё достаточно рано, потому, когда автобус скрипя и скрежеща в семь вечера остановился у своротки на Гольево, было почти темно. На автовокзале Владимиру Ильичу пришлось просидеть больше трёх часов. В их сторону мелкие, выпущенные на мануфактуре при Иоанне Грозном, ЛИАзы ходили не часто, и один рейс ещё отменили, насколько понял Левин из перебранки пассажиров с кассиром в окне, из-за проклятого «Зелёного змея». Тот переполз водителю дорогу. Понять его — змея можно. Чего бы ему и не заползти в стакан к сержанту «Бубубубукиннну», он же танкист в прошлом. Какой дурак вообще придумал в праздник работать? Восьмого же марта выходной. Чем бабы их лучше? Они — бабы, оборзели! Всё для них. Бриться им не надо… Опять-таки автобусы еле живые водить не надо. Вот пусть завгаром сам и ведёт. У него руки, как у бабы с длинными ногтями. А тут вот. Чёрные, как у негритянского негра.
И ещё десять минут в том же духе, пока тот самый завгар не уволок Бубубубукина проспаться.
Левин спрыгнул с подножки в снег и с ещё двумя попутчиками двинулся к Гольево. Не так и далеко, метров триста — четыреста по своротке и вот уже улица Ленина начинается. Ещё через пятьсот метров и центр села. Оттуда из клуба неслась музыка и два пацана, что слезли вместе в Костиком из автобуса, бросились на звуки музыки, как те самые бандерлоги на шипение Ка, уже на ходу начиная ногами кренделя выписывать. Владимир Ильич хоть и был почти ровесник пацанам, может на год старше, бегом не бросился и через пару минут пожалел. Когда он подошёл к клубу, оттуда уже доносилась песня:
Я его слепила из того, что было,
А потом что было, то и полюбила.
«Ого! Анахронизмом попахивает», — прошептал себе под нос Левин и потянул за ручку двери.
Ух ты! Клуб был забит настолько, что дальше порога и пройти не удалось. Да ещё большущая сумка спортивная на плече, куда с ней продираться через плотные ряды земляков. Так и остался Левин на пороге. Видно сцену было плохо. Там чего-то крутились девки деревенские вокруг мужика высоченного. Кажется, пастуха местного. А пели хорошо. Даже получше Алёны Апиной. С эдаким деревенским частушечным задором. У Апиной песня грустной получилась, а тут прям самому хотелось на сцену выскочить и пройтись гопаком.
Народ окончание песни встретил свистом, ором и даже хлопками. Микрофон чего-то зафонил с визгом со сцены, но народ даже его перекричал.
— Хорошо, хорошо. Сейчас наш ансамбль «Рябинка» споет для вас эту песню ещё раз. А потом Татьяна Ивановна споёт свои частушки. Ну, тихо! Хотите послушать, так тишину поймайте, — завклубом был личностью интересной. Самый настоящий артист, окончивший несколько курсов то ли Щуки, то Щепки, но потом турнутый оттуда за то, что снялся в маленьком эпизоде в Ералаше. С горя запил, загремел на три года на флот, а по демобилизации попал каким-то чудным образом в Гольево. Даже кружок драматический организовал, не отпускала
