И так уж удачно получилось, что как раз в этот момент громко стукнула входная дверь, и в комнату буквальным образом вломились сыщики: тот, с кем Пушкин только что беседовал в кухне, и второй, помоложе и крупнее сложением.
Тот, что постарше, сказал чуть смущенно:
— Вы долго не появлялись, и мы на всякий случай решили… Господин граф велел не упускать вас из виду, во избежание…
— Как видите, здесь все спокойно, — сказал Пушкин. — Соблаговолите подождать на лестнице.
Сыщики вышли, не прекословя.
— Обращаю ваше внимание еще и на то, что здесь не Россия, — сказал Пушкин. — Чтобы вернуться в наше богоспасаемое Отечество, предстоит еще пересечь две границы, а ваш фальшивый паспорт может вызвать подозрения…
— Он настоящий, — хмуро бросил Ключарев.
— Не цепляйтесь к мелочам. Главное, положение ваше не из легких, а потому следовало бы держаться любезнее с человеком, которого смело можно назвать вашей единственной надеждой…
— Помилуйте, я просто шутил! Экий вы вспыльчивый, как порох…
— Эфиопская кровь, — сказал Пушкин без улыбки. — О достославном предке моем Абраме Петровиче и крутом его нраве наслышаны, надеюсь? Давайте перестанем пикироваться и болтать о пустяках. Руджиери помогал вам в Петербурге?
— Было дело, — неохотно сказал Ключарев. — Свела нас однажды судьба, и оказалось, что друг друга мы очень удачно дополняем.
— А в Гогенау?
— Ах, Александр Сергеевич, ну что вы прицепились к этой паршивой прусской дыре? Широко глядя, там произошло то же, что и в Петербурге: молодой человек, самых высоких дарований и нравственных качеств, пребывал в самой пошлой бедности исключительно оттого, что его дядюшка, скупердяй и ростовщик, отличался завидным долголетием…
— А здесь какими негоциями вы с вашим спутником намеревались заниматься?
— Представления не имею! — Ключарев заторопился. — Поверьте, Александр Сергеевич, я и в самом деле ни сном, ни духом… Как на духу: решил порвать с прошлым, пока не поздно. Искал лишь случая пуститься подальше от этих мест, а заодно и от чертова итальянца…
— И что ж за черная кошка между вами пробежала?
— Прохвостом оказался первостатейным! — с сердцем сказал Ключарев. — И это еще мягко сказано… В Петербурге, да и потом, у немцев, расстилался хитрой лисой, держался, словно сущий лакей, сидеть в моем присутствии опасался, кресла подавал… Он и уговорил податься из Пруссии сюда, обещал, что здесь, в Праге, у него множество друзей, которые помогут устроиться безопасно… И ведь не соврал, паршивец! — грустно рассмеялся Ключарев. — Друзей у него тут хватает… из тех, что не к ночи поминать. — Он передернулся без малейшего притворства. — Угодил кур в ощип…
— Они пришли к вам?
Ключарев молча кивнул.
— Кто?
Вся пьяная бравада давным-давно слетела, и перед Пушкиным снова сидел насмерть перепуганный человек невеликой отваги.
— Позвольте уж без подробных живописаний, — сказал Ключарев, косясь на окна. — И без того, как вспомню, мурашки по спине… И вот тут-то понял я, неразумный, что меня, очень может оказаться, нарочно выманивали в эти проклятые места, подальше от родных мест… Вот это им нужно, — положил он руку на грудь, на видневшийся в распахнутом вороте черный шелковый шнурок. — Ключик… а с ним, соответственно, и бумаги. Они ж никуда не делись, лежат себе которую сотню лет в надежном месте. У итальянцев, даром что народец легкомысленный и вертлявый, поставлено на совесть: уж если положил кто на сохранение известный предмет да платил вовремя за заботы — через пятьсот лет можно прийти и забрать… если предъявишь соответствующие полномочия. Банкиры итальянские — выжиги первостатейные, но ремесло блюдут с поразительным совершенством…
— Вы хотите сказать, что кто-то платил банкирам не одну сотню лет?
— Я ж говорю, Александр Сергеевич: фамилия наша не из простых, в обычные рамки не вписываемся… Короче говоря, пристали с ножом к горлу: отдай да отдай. Они ведь не могут отобрать, силком сорвать с шеи. Такой уж зарок на эту вещичку положен: получить ее можно исключительно с добровольного согласия владельца…
— А то и с мертвого снять? — усмехнулся Пушкин.
— Не так все просто, — серьезно сказал Ключарев. — Можно, пожалуй, и с мертвого… но сие окружено многочисленными оговорками и запретами. Вот они и насели: отдавай, мол, добровольно, раб божий! Не на того напали. И фамильных бумаг жалко — сколько поколений мечтали их в руках подержать! — и понимал прекрасно: обретя желаемое, они уж постараются от меня отделаться… Могут и по горлу полоснуть… а могут учинить и такое, что дрожь прошибает. Итальянец, сукин кот, переменился совершенно: строит из себя большого барина, твердит, что против его семейства мое — сущие школяры и неучи… только, рубите мне голову, ясно, что он храбрится и нос дерет исключительно из гонора, а на деле расстилается мелким бесом перед этими… Потому что, сразу видно, он в сравнении с ними все равно что унтер перед фельдмаршалом. Усмотреть это мог и человек поглупее… Хотите знать, где он обитает?
— Знаю и без того. Расскажите лучше, что он там мастерит. Я у него в комнатах собственными глазами видел резных деревянных птиц числом не менее полудюжины и размеров отнюдь не воробьиных…
Ключарев оглянулся на окно, понизил голос:
— Режьте меня, но этот прохвост снова замыслил нечто… уже самостоятельно. А может, и по приказу хозяев своих… Александр Сергеевич, милый! — воскликнул он истово. — Заберите меня отсюда, спрячьте, авось не разыщут… Как ни храбрись, а стоит вспомнить про вечернюю тьму…
— С превеликим удовольствием, — сказал Пушкин сухо. — Собирайтесь. За вещами, если желаете, мы потом пришлем.
— Да провались они в тартарары! Жалеть об этаком хламе… Главное-то здесь! — Он вновь постучал себя костяшками пальцев по виску. — Дорогого стоит… Не беспокойтесь, я быстренько!
Он вскочил, неуверенными пальцами кое-как завязал галстук, сдернул с дивана сюртук. Не сдержавшись, схватил со стола полный стакан и осушил нервным, размашистым движением.
— Ну, посидим на дорожку? — спросил он, присаживаясь на краешек кресел и тут же вскакивая. — Пойдемте, пожалуй? Собирать нечего и жалеть не о чем…
Пушкин пропустил его на лестницу и вышел следом. Стоявшие у входа австрийские сыщики, успокоившись, повернулись к ним спинами и стали спускаться на несколько ступенек впереди.
— Натянуть им нос, нечисти тонконогой! — сказал Ключарев с нервным смешком. — То-то, узнавши…
Нечто темное, стремительное, чье появление в этом миг было категорически неправильным, мелькнуло меж ними. Получив сильный толчок в плечо, Пушкин отлетел к стене и не упал только благодаря тому, что уперся в нее спиной. Вытянутое в прыжке кошачье тело цвета потемневшей бронзы настигло Ключарева и сомкнуло лапы на его шее.
