заслуженной отпиздил. Надо же…
Оркестр привезли на автобусе, и музыканты робко рассаживались на раскладные стулья, которые предусмотрительный Фельдмаршал уже доставил на место. Из окон дома выглядывали злорадные старухи, которые ожидали привычного развлечения в виде похорон. Ну а зачем еще может быть оркестр во дворе? А злорадные у них лица были потому, что хоронили не их самих, а кого-то другого. Умри ты сегодня, а я завтра! Это девиз любой старушенции, изводящей участкового терапевта множеством болезней, смертельно опасных даже по одной. А у этих бабулек, переживших коллективизацию и войну, здоровья было столько, что каждая из них преспокойно выстаивала многочасовую очередь за талоном. Воистину, чтобы болеть в нашей стране, нужно иметь железное здоровье.
— Так что исполняем, Сергей Дмитриевич? — повторил свой вопрос дирижер, который изрядно нервничал. Он уже оценил внимание публики, которая потихоньку тянулась к подъезду, ожидая выноса тела.
— А я знаю? — задал я ему резонный вопрос, покручивая на пальце пистолет и этим пугая до ужаса музыкантов. — Скажи, что может понравиться не только воспитанной девушке из приличной семьи, но и местным бабкам? Не хочу, чтобы эти кошелки мусоров вызвали. Я и так на вас достаточно потратился.
— Можем исполнить Вивальди, — сказал, подумав, дирижер. — Времена года. У меня и партитура с собой. Если это кому-то не понравится, я этого человека своими руками готов…
— Но-но! — поморщился я, добивая вторую банку. — Давай только без мокрухи! Я со своей девушкой мирюсь!
— Брамса еще можно, — застеснялся этот чрезмерно агрессивный работник культуры. — Венгерские танцы. Это непревзойденный шедевр! Так что исполняем?
— Давай Вивальди и эти… немецкие танцы! — милостиво сказал я.- А потом Брамса. Я ее знаю, это надолго. Так что придется попотеть. Слушай, братан, а признайся честно, когда ты этой палкой машешь, то в натуре что-то своим лабухам обосновать можешь, или это просто голимый понт? Чтобы лохи в зале прониклись?
— В натуре, — отчаянно покраснев, ответил дирижер. — Можно, мы уже начнем, Сергей Дмитриевич? У нас концерт в семь вечера.
Я увидел, как во двор заруливает пожарная машина со стрелой.
— Жги, Шаляпин! — отсалютовал я ему пистолетом. — А если ей не понравится, пиздец вам всем, отвечаю!
И они зажгли. Хорошо так заиграли, душевно. Думаю, они и на премьере так не старались. И мне даже понравилось, несмотря на весьма своеобразную акустику во дворе, ограниченном высотными домами.
Ленка показалась на балконе минут через сорок. Я несколько раз замечал, как шевелится занавеска, и знал, что она стоит там и злится.
Я залез в люльку стрелы и принял у Алексеева большой букет роз. Народ вокруг ахнул, и под эти ахи меня начали поднимать к четвертому этажу дома.
Ленка не выдержала, вышла на балкон и сердито уставилась на меня.
— Ты что, Хлыстов, совсем с ума сошел? — гневно спросила она. — Ты что за цирк тут устроил?
Принюхалась.
— Да ты пьян⁈
Я махнул рукой, и оркестр замолк посреди… не знаю посреди чего… пьесы, наверное.
— Этот концерт в твою честь, Ленок, — я протянул букет, но девушка не захотела его брать.
— Тебе понравилось? Если не понравилось, только скажи, я сюда какую-нибудь рок-группу привезу. Алису хочешь? Или Сектор Газа?
— Не надо Сектор Газа! — побледнела Лена. — Это же какой-то ужас! Прекрати это немедленно! И отпусти этих людей!
— Не прекращу! — упрямо сказал я. — Они будут играть, пока ты не вернешься домой. А завтра сюда приедет Ария с хэви-металлом, отвечаю! У меня пацаны прутся от них.
— Елена! — жалобно посмотрел на девушку снизу дирижер. — Я вас умоляю! У нас концерт через два часа! Если мы его сорвем, это будет просто неописуемый скандал! До министра культуры дойдет! Ну что вам стоит⁈ Возьмите хотя бы букет!
Лена покачала головой, и на лицах музыкантов появилось горестное выражение. Похоже, они за меня уже начали переживать. Или за себя…
— Ладно, валите отсюда! — сжалился я и махнул рукой.
Ленка стояла, плавясь под завистливыми взглядами соседей, а оркестр, весело переговариваясь, погрузился в автобус. До них только-только начал доходить весь комизм ситуации, и на лицах появилась робкая радость от получения ста баксов.
— Поехали домой, а? — я горестно вздохнул. — Там без тебя совсем пусто. И вообще, это же твоя квартира! Я в ней даже цитрамон найти не могу.
— Но я же тебе раз десять показывала, — удивленно посмотрела на меня Лена. — В шкафчике, на кухне. Ты меня никогда не слушаешь, Сережа!
— Я просто забыл, где он лежит, — развел я руками и сказал, пока она размякла. — Поехали!
На ее лице появилось мучительное раздумье, и она даже губу прикусила. Я все-таки добился своего! А вот и нет! Как бы не так! Резкий окрик из глубины квартиры заставил девушку вздрогнуть.
— Я никуда с тобой не поеду! — отрезала Лена, словно очнувшись, и захлопнула балконную дверь перед самым моим носом.
Вот блин, позорище на весь двор. Глянул вниз. Бабки на скамейках у подъезда, не дождавшись любимого зрелища, злорадно ухмылялись. Если вдруг женюсь, то первым делом завалю тещу. Я ее еще ни разу не видел, но уже ненавижу всей душой. И, похоже, наши чувства взаимны.
Вовка Карась смиренно стоял в очереди, сжимая в руках доверенность и паспорт. Через плечо его была переброшена объемистая спортивная сумка из дерматина, протертая на углах чуть ли не до дыр. Вовка надел скромную курточку и кепку, снял дорогой цепак и печатки, плюс стер с лица то выражение презрительной силы, что выделяла братву в любой толпе. Время тотального беззакония срывало головы парням, которым в прошлой жизни ничего не светило. Они внезапно стали королями этой новой реальности. Мужики им завидовали, а бабы их хотели, помножив на ноль менее успешных кавалеров. И вот именно это выражение ушло с лица Карася, который расплылся в униженной улыбке перед толстой теткой в окошке кассы. В генах советского человека прошит инстинкт: тот, кто в окошке — тот главный. Поклониться ему совсем незазорно. Ведь именно так устроена жизнь в стране победившего социализма, который с огромным трудом сдавал свои позиции. По крайней мере, морды из всяческого рода окошек, таксисты, операторы заправок и официанты по-прежнему держали остальное население за говно, и
