- Так в чём же дело?
Повисло тягостное молчание, единственным звуком различимым в каюте старшего офицера 'Пересвета', был плеск волн за открытым иллюминатором.
- Я жду ответа.
- Письмо я получил, ваше благородие, - лицо матроса сморщилось и, казалось, сейчас этот двадцатипятилетний мужчина разрыдается, - сестрёнка моя, Аннушка, померла. Четырнадцать годочков...
- Сочувствую. Понимаю - тяжело.
- Так в том-то и дело, господин лейтенант, что доктор, пока ему красненькую не положат, отказался даже пойти её посмотреть. А где моим сразу столько денег взять? Просили в долг поверить - выгнал. Пока по соседям и знакомым бегали, упрашивали, собирали... - голос Нефёдова сорвался.
Сукин ты кот, - думал про себя Василий, - непьющий ведь, служишь третий год - наверняка с полсотни накопил, а то и под сотню. Неужто не мог родственникам денег послать, когда в Россию пришли. Наверняка ведь знал, что дела дома неважные.
Но говорить об этом не стал - можно было совсем 'добить' парня и кроме свалившегося на него горя повесить чувство вины...
- Ваш доктор, конечно, подлец, - начал Соймонов, - но это ведь не значит, что все доктора такие. А ты орал именно это. И что, если бы рядом был тот, кто тебя из лап смерти вытащил, на него тоже бы полез с кулаками?
- Никак нет. Прощения просим.
- Нет уж. Так легко не отделаешься. Передай мичману Лесгафту, что я назначил тебе шесть часов под винтовкой. Как раз до ужина. Будет время подумать, когда следует распускать язык, а когда нет. Понял меня?
- Так точно, ваше благородие! Покорно благодарим! - гальванёр понял, что отделался легко.
- Ступай. Матрос развернулся и направился к выходу из каюты.
- Стой, дурак. Оденься сначала, - засмеялся Василий.
И такое почти каждый день. То матросы подерутся, то напьётся какая-нибудь зараза до поросячьего визга, то господа офицеры начнут свой гонор выказывать друг перед другом - особенно напряжённо стало после прибытия для прохождения службы на 'Пересвете' пятерых черноморцев - сразу появилась некоторая натянутость в отношениях между 'обстрелянными' и 'не нюхавшими пороху'. Последние немедленно замкнулись в своём коллективе. Больших трудов стоило Василию несколько нормализовать ситуацию.
А последние две недели были вообще сплошным кошмаром, и только вчера закончилась установка новых десятидюймовых орудий в башни. Соймонов за это время спал не более четырёх часов в сутки, а Черкасов, казалось, вообще не прилёг на свою койку ни разу - на лице, можно сказать, одни глаза и нос остались. Правда, Эссен иногда прямым приказом загонял часов на пять-шесть в свои каюты то старшего офицера, то старшего артиллериста, чтобы те хоть немного отдохнули.
Но, в любом случае, это были две недели сплошного аврала на корабле...
Раздался стук в дверь, и, на разрешение войти, в каюту шагнул вестовой командира:
- Вашбродь, господин капитан первого ранга вас к себе приглашают!
- Прошу, Василий Михайлович, - радушно пригласил Эссен лейтенанта, - присаживайтесь.
- Благодарю, Николай Оттович, - Василий сел в кресло и выжидательно посмотрел на командира.
- Хочу поблагодарить вас за порядок на корабле. И особенно за последние две недели.
- Спасибо, Николай Оттович, стараюсь.
- Вымотались?
- А что поделаешь - война, - Соймонов был удивлён вопросом, но понимал, что каперанг вызвал его не только для того, чтобы поговорить о его моральном комфорте и ждал, когда тот перейдёт к главному.
- Через пять дней у нас стрельбы - испытания новых пушек, ну и флагарт хотел кое что проверить.
- Понятно. Какие будут указания конкретно мне в этой связи.
- В этой связи, завтра, утренним катером, вы отбываете во Владивосток, - широко улыбнулся Эссен. - Ваша супруга за два месяца уже, наверное, на мою бедную голову все проклятья мира собрала. Так что даю вам двое суток Прошу передать мой поклон Ольге Михайловне и просьбу не сердиться в дальнейшем на старого моряка.
- Николай Оттович, вы серьёзно? - не поверил своим ушам Василий.
- А вы считаете меня способным на розыгрыши такого сорта, Василий Михайлович? Идите, готовьтесь предстать пред очами 'грозной супруги'.
- А Ольга Михайловна в госпитале, - раздался за спиной Василия голос соседки. Лейтенант немедленно обернулся.
- Здравствуйте, уважаемая Александра...
- Игоревна, - улыбнулась женщина. - Здравствуйте, Василий Михайлович, рада вас видеть. Надолго домой?
- На два дня. Простите великодушно, что запамятовал ваше отчество. Как Серёжа? Здоров?
- Спасибо, всё в порядке. Да идите уже, - засмеялась Гусева, - я прекрасно понимаю, что вам сейчас меньше всего хочется вести со мной светскую беседу. Если найдёте время вечерком - милости просим вас с Ольгой на чай. И муж мой в этот раз дома будет - познакомитесь, наконец.
- Благодарю. Непременно. А сейчас прошу меня извинить. Честь имею! - Василий с трудом заставил себя проследовать к выходу достаточно степенно, не переходя на бег.
' А ведь почти отвык ходить по твёрдой земле' - подумал Соймонов. Действительно - пусть у броненосца и инертность чудовищная, и стояли эти два месяца в порту, но, тем не менее - лёгкое покачивание палубы всегда имело место и ноги чисто подсознательно были готовы к зыбкости почвы под ними. Однако мысли о предстоящей встрече с любимой быстро вытеснили всё остальное...
- Я бы хотел увидеть Ольгу Михайловну Соймонову. Она здесь фельдшер, если не ошибаюсь.
- А по какому вопросу? - дежурный на входе хоть и посмотрел с уважением на ордена лейтенанта, но свои обязанности выполнял строго.
- Она моя жена. Мы долго не виделись. Причина уважительная?
- О, разумеется, господин лейтенант. При первой же возможности я сообщу о вас.
'Первая возможность' появилась довольно скоро в виде миловидной сестры милосердия, которая, выслушав дежурного, с нескрываемым любопытством посмотрела на Василия и удалилась.
Вернулась девушка минут через пять и что-то прошептала на ухо местному 'Церберу'.
- К сожалению, ваша супруга сейчас на операции. Но по окончании, ей сообщат немедленно о вашем визите.
- А сколько продлится операция? - чертыхнувшись про себя, спросил Соймонов.
- Ничего не могу сказать на этот счёт, - служащий госпиталя развёл руками, - может, закончится через десять минут, может продлится ещё два-три часа... Присядьте пока.
Делать нечего - пришлось пристроиться на стуле в вестибюле.
С трудом удавалось представить, что его Оленька кого-то режет, шьёт, ну или делает что-то подобное...
