Дарья Конoненко - Ответ большевику Дыбенко

И Ярчук, скотина такая, по шкафам шарит.

– Нашел что–нибудь?

– Одни книжки, – Ярчук развернулся к собеседнику во всей своей красе и женской лисьей шубе нараспашку.

– Книжки – это хорошо, это источник знаний, – прогрессор поднял с пола анатомический атлас и положил на стол. Потом заглянул в кабинет доктора.

Мать моя женщина! Не то, чтобы Лось никогда не видел повешенных, но на крюке для лампы, да еще и в почти новом чесучовом костюме–тройке – это уже перебор. И ковер в сторону отодвинут, чтобы экскрементами не испачкать, предусмотрительный был доктор.

– Это не ты его так?

Ярчук энергично замотал головой и поспешно поставил бронзовую жабу–пресс–папье обратно на полку.

– Не лечить ему больше люэс. А ты шо, на прием записался? – махновец осклабился во все свои зубы.

Прогрессор меланхолично ответил, куда Ярчук может пойти с такими предположениями.

Махновец только хмыкнул, подошел к столу и стал изучать атлас. Хоть картинки посмотрит, читать он все равно не умеет. И учиться не хочет.

– Кишечки. Подарю Клавде.

Дарить сестре милосердия анатомический атлас? Будто ей по жизни чужих кишок мало.

Прогрессор решил не отставать от товарища, тоже поискать что–нибудь ценное. Или нужное. Пресс–папье было здоровенным и бесполезным – он же не писарчук при штабе. А вот в кабинете у самоубийцы на столе что–то блестело. Лось тряхнул давно немытой головой и второй раз зашел в кабинет. Не ошибся, очки на столе лежат, в золотой оправе. Вот это повезло! Ошибочка. Не повезло. Покойный страдал дальнозоркостью, да и глаза у него были посажены ближе.

Прогрессор плюнул с досады и решил поискать своих. За Опанасом нужно присматривать, а то Мариуполь – город большой, еще заблудится человек. Да и Крысюка не мешало бы найти, а то, как взяли банк, так он куда–то и пропал. Надо бы с ним поговорить. Взять четверть самогона и серьезно поговорить. Потому что если человек неделю подряд оживляется только при слове «обед», а все остальное время сидит возле пулемета как пришитый и молчит, то это не дело. Контру, правда, стрелял – так улыбался. А вот это уже хреново, люди добрые, очень хреново.

А кто это по улице прет, с банкой клейстера в руках и пачкой листовок подмышкой? А что это за листовки такие Крысюк клеит на все подряд? Так, ведро пафоса в начале и ниже, шрифтом побольше – за грабеж населения – расстрел на месте. Ни фига себе! Суров батько Махно. Так, сейчас листовки вдвоем быстрее расклеим и займемся насущными проблемами.

Вот и расквартировались, у вдовы Петровой. Да и Опанас нашелся – экспроприировал у торговки бублик с маком, бродит по рынку и жует себе. А его из окошка видно. Вдова в спаленке трясется. Нет, ваши жиры в фиолетовой комбинации нас не привлекают. А вот наливка – наоборот. Вишняк – дело хорошее, от него развозит только так. Крысюк пить не стал, глядит в упор. А ведь он вооруженный, это Лось сдуру оружие на диване оставил.

– Шо это ты такой добрый стал? Еще и угощаешь.

Прогрессор уже пожалел, что затеял это все. Из кухни выскочить мимо него не выйдет, он спиной к двери сидит, а недоделанный психолог – напротив.

– Дома все нормально? – гулять так гулять. Белогвардейцев ведь не боялся, разве трехнутый махновец страшней конной лавы?

– У кого?

– Гнат, не коси под дурака. У тебя дома все нормально?

Крысюк медленно поднял голову, перестал разглядывать клеточки на скатерти. Облизнулся, как кот.

– Тестя шомполами забили, скотину порезали и Дьяконов у меня в хате. Лучше не бывает.

– А кто такой Дьяконов? – фух, от сердца отлегло. Могло быть и хуже. И язвит Крысюк, тоже хорошо, хоть какие–то эмоции появились.

– Сосед. Сынок помещика. Он до моей Усти ще до той войны клеился, но тогда ему было не по чину. А теперь, – махновец матюкнулся, зло и витиевато.

– Пей и пошли.

– Вдвоем? Сдурел.

– Втроем, – Лось показал в окошко. – Попортим контре всю малину, заодно и разведаем, как в тылу.

– Яку малину? Апрель на дворе.

Крысюк схватил графин, от души глотнул оттуда, медленно поставил на стол.

– Пошли.

Прогрессор с уважением посмотрел на ополовиненную наливку и побежал следом. А Опанасу и объяснять ничего не пришлось – разведка по тылам, так разведка по тылам, заодно и до Маруси в гости зайдет. Может, ее мама успокоилась с прошлого раза? И кто ее просил лезть на тот сеновал? Так завопила, будто ее дочку убили и скормили свиньям. Может, хоть иголки ей понравятся, десять штук, еще довоенные.

А возле тачанки обнаружился Шульга. И посылать человека неудобно, стрелок–то он хороший. Пусть едет, хоть и глазливый он человек. У Ярчука коня похвалил – так коня застрелили. А это еще кто? Морда наглая, тельняшка драная, галифе зеленые, пять гранат на поясе – Журборез пожаловал. Шо, тоже домой захотел? Далеко тебе до Полтавы.

Едет по степи тачанка, кони разномастные – чалая да серая, пулеметчик на солнце пригрелся, на максим оперся, почти спит. Второй номер вошек ловит да давит – хруп–хруп, звук удивительной приятности. А еще двое сидят себе да курят. Просто идиллия.

Лось давил вшей и размышлял. Десять пулеметных лент, дополнительно к тем пяти, что уже есть, два стрелка, причем хороших стрелка, отдохнувшие лошади – уйти от погони можно. Но пять человек, две лошади, пулемет. Долгого боя не выдержим. И если в селе еще что–нибудь произошло? Хватит ли у Крысюка ума не гробить своих товарищей?

Из размышлений прогрессора выдернула остановка тачанки и уже привычный тычок локтем. Хутор. Пустой. Или не пустой? Хата, хлев, колодец, яблонька растет за хатой, тын аккуратненький.

Шульга слез на землю, подтянул штаны, направился к закрытым воротам. Ворота были крашены в приятный глазу зеленый цвет, выгоревший на солнце и вымытый дождями до салатового.

– Эй, в хлеву! Кидай винтовку! Максим доски прошьет, и кавкнуть не успеешь! Крысюк, тактичен, как всегда.

Из окошка хаты высунулся ствол.

– И дружка своего прихвати! Ему и одной гранаты хватит!

– А вы хто? – житель хлева то ли не боялся пулемета, то ли надеялся выстрелить раньше.

– А вы сами хто? – Шульга, присев за тыном, тоже решил поговорить, да и на прицеле того, кто в хате засел, держать веселее, – Из какой армии?

– Из зеленой! – проорали из хлева. – Мы комиссара ухайдокали и подались як можно дальше от диктатуры пролетариата!

– Дело хорошее! Так мы вам, получается, первые товарищи!

– Эти, як их, шо Кропоткина дюже уважают? – из хаты голос подали.

– Да, мы повстанцы.

Ствол из окошка сеновала исчез. Заскрипела лестница. Из хлева важно вышел тип в пехотной красноармейской шинели

– Заболотный! Убери ружье! То вроде как свои.

Заболотный оказался тощим недобитым студентом с длинными усами. За ним стоял еще один дезертир, в грязной косоворотке и казачьих штанах с лампасами.

Идет отряд дальше, до восьмерых разросся, один конный – Заболотный, верхом на тощем мерине, а дружки его – пехота. И прогрессор им не доверял. Такие в спину стрельнут, голову отрубят и ближайшей контре за сто рублей продадут. А вокруг – уже знакомые места, и водокачка, и дерево кривое, на нем опять кто–то висит, и Вдовья Копанка, из нее коняка воду пьет, а хозяин на бережке сидит, курит да отдыхает.

Вот и Валки на горизонте видать. Крысюк ездового по плечу постучал, останавливайся, приехали, соскочил на землю.

– Не понял. Ты шо, один попрешься в гнездо контры на ночь глядя? – хоть и говорят, что дурак идет в пехоту, только Бондаренко дураком не был.

Крысюк кивнул.

– Одного не заметят. Иду себе с рыбалки, никого не трогаю.

К тачанке подъехал хозяин коняки, маленький мальчик верхом на тощей белой кобыле, буркнул что–то вроде «добрый вечер».

Крысюк кивнул в ответ, отошел в сторону, поманил рыбака за собой.

– Если начнется стрельба, то тикайте отсюда, – Крысюк говорил спокойно, будто хлеб за обедом передавал, и неспешно зашагал за рыбаком, который наловил с десяток верховодок, якраз на юшку.

Журборез только присвистнул и немедленно сел за пулемет, на всякий случай.

Кони жевали траву, а Опанас – воблу, вместе с чешуей и костями. Прогрессор прибил жирного комара у себя на шее, почесался, потянулся за кисетом. Стемнело уже. Выстрелов пока не слышно. Заболотный напевал вполголоса жалостный романс.

Вот и своя хата – не заметили часовые, спасибо Гришке соседскому, заморочил им головы своими карасями и наживкой, надо будет ему блесну купить, хороший хлопчик, – не заметили. Своя хата или не своя? Шось на городе шарудит. Крысюк рванул наган из кобуры. Кот Мурчик вылез из зарослей помидоров и сорняков, глянул на человека желтым глазом, пошел к сараю. Махновец несколько минут постоял у двери, пока руки дрожать не перестанут, порылся в кармане штанов, выудил оттуда ключ, медленно открыл дверь. Якась сволота храпит на сундуке. Махновец присмотрелся к чужой гимнастерке на табуретке, даже в руки взял. Ага, погон. Крысюк аккуратно вытащил ножик–захалявник, полоснул незнакомого солдата по тощей шее, вытер руки чужой гимнастеркой.