Ознакомительная версия.
Его слова были жестоки, но справедливы. Именно так и рассуждали бы мои знакомые, если б увидели меня с Рашелью.
По счастью, этот короткий разговор произошел в отсутствие девушки. Присутствовавшая же при нем г-жа Лакедем расстроилась не меньше моего. В отличие от мужа, она куда благосклоннее относилась к нашему сближению, но боялась возражать ростовщику. Попрощавшись с ними, я, понурив голову, вышел из гостеприимного дома. Но, не пройдя и нескольких шагов в сгущавшихся сумерках, я увидел знакомую фигурку в темном платье и чепце испанского покроя с вуалью, скрывавшей лицо.
– Рашель… – пробормотал я, останавливаясь. Девушка быстро подошла ко мне и взяла меня под руку.
– Пойдемте, – сказала она.
Мы двинулись прочь от ее дома. Я чувствовал себя неловко, все еще переживая недавний разговор с ее отцом. Выходило, что я, получив однозначный запрет на прогулку, немедленно же его нарушил.
– Я слышала, что сказал вам мой отец, – сказала она. Вуаль чуть приглушала звук ее мелодичного голоса. – Он прав, дорогой Портос. Нам не следует вместе появляться на людях. Потому я и решилась на эту прогулку – короткую прогулку, – что она окажется единственной. Не расстраивайтесь, в конце концов мы будем по-прежнему видеться у нас дома, за субботним столом.
Дойдя до угла, мы остановились.
– Рашель, – сказал я негромко, – я люблю вас.
Это было неожиданно для меня самого. От собственных слов у меня захватило дух так же, как в детстве, когда я прыгал с крутого берега в зеленую волну Вера.
Рашель убрала руку и подняла вуаль. На ее лице я не увидел радости, а в глазах блеснули слезы.
– Я тоже люблю вас, Портос, – прошептала она еле слышно. – Но у нас нет будущего. Даже такая малость, как вечерняя прогулка, для нас невозможна. Мы должны смириться. В конце концов, многие лишены и той радости, которой Господь одарил нас. Оставайтесь же для меня милым братом, а я для вас буду верной и любящей сестрой. Кто знает, – добавила она с робкой надеждой, – может быть, все изменится…
Девушка коснулась моего запястья и тут же отдернула руку, словно испугавшись этого движения. Быстро поднявшись по ступеням крыльца, она скрылась в доме. Я же остался стоять посреди улицы, пытаясь заставить сердце биться ровно.
Мне это удалось не сразу. К естественному чувству разочарования примешивался еще и стыд. Конечно, слова Рашели о том, что у наших отношений нет будущего, были справедливы. Но не только и не столько по причине, которую назвал ростовщик и подразумевала его дочь. Причина таилась во мне самом, вернее, в той жизни, к которой, до недавнего времени, стремился я. И продолжал добиваться, несмотря на появлявшиеся сомнения.
Вырвавшиеся слова о любви именно вырвались, они прозвучали, по сути, против моей воли, вызванные естественным порывом. И я тут же пожалел о них. Избрав военную карьеру, мечтая о подвигах и чинах, о славе и положении, я отдавал себе отчет в том, что его величеству не нужны солдаты, обремененные семьей и в походе больше думающие о домашних делах, нежели о смерти во имя своего короля. Отказаться же от честолюбивых стремлений, пусть даже во имя любви, – возможно, я еще не был готов к столь решительному повороту в судьбе.
Потому тяжесть на сердце, появившаяся после разговора с г-ном Лакедемом, сопровождалась и некоторым облегчением, которого я сам стыдился. Казалось, сама судьба не давала нам преодолеть ту преграду, к которой подталкивали нас наши чувства. Не знаю, насколько тяжело было для Рашели отказаться от любви ко мне. Я же решил смириться с той ролью, которая отныне стала для меня единственной в этом доме, – ролью доброго и заботливого старшего брата. Наверное, у меня это получалось не очень ловко. Но я должен был продолжать посещать семейство Лакедем. И двигала мною не только любовь к Рашели, продолжавшая заполнять мое сердце, но и долг перед погибшим отцом.
Однако проходили суббота за субботой, я постепенно сжился с новой своей ролью настолько, что прежняя влюбленность действительно сменилась желанием заботиться о юной г-же Лакедем и защищать ее от опасностей, с которыми могла столкнуться семнадцатилетняя девушка. Мы начали нарушать запрет Исаака Лакедема на совместные прогулки. И – удивительное дело! – пока отношения между нами были отношениями, продиктованными пылкой влюбленностью, такие нарушения казались нам немыслимыми. Теперь же, когда мы (я, во всяком случае) просто чувствовали себя хоть и дальними, но родственниками, – прогулки стали восприниматься вполне естественными. Странно – ведь случайные свидетели по-прежнему могли принять нас за влюбленных или даже за жениха и невесту, и все, о чем предупреждал ростовщик, непременно проявилось бы. Но появившаяся внутренняя безмятежность теперь словно делала эти опасения малосущественными. Рашель во время таких прогулок делилась со мною своими маленькими тайнами, в основном касавшимися ее подруг, я же по возможности старался ей давать советы, которые, следует признать, редко оказывались полезными.
Не знаю, часто ли происходит такое перерождение влюбленности в добросердечные родственные отношения. Не знаю также, случилась ли такая спасительная метаморфоза лишь со мною, или же и Рашель пережила нечто подобное. Впоследствии я понял, что чувство к девушке, принятое мною за любовь, было, скорее, желанием любви. Именно поэтому оно столь быстро ушло, оставив ощущение теплое, но не более того. Я по-прежнему находил удовольствие в обществе Рашели, меня по-прежнему восхищали острота ее ума и глубина переживаний. Но сердце все чаще оставалось спокойным, когда моя рука случайно соприкасалась с ее рукой, а мой взгляд пересекался с ее взглядом.
Мне кажется, что родители девушки вскоре заметили некоторое охлаждение между дочерью и постоянным их гостем. Было ли это для них облегчением, или, напротив, относясь неодобрительно к нашему недавнему сближению, они в действительности желали его? Не знаю, скорее всего, справедливо и то и другое.
Внешне они вели себя так, словно ничего не видели. Я оставался прежним желанным субботним гостем; г-н Лакедем постоянно снабжал меня деньгами – притом, что я ни разу не обратился к нему с просьбой; г-жа Лакедем непременно справлялась о здоровье и сетовала на тяготы военной службы, из-за которых я выглядел «очень утомленным». Последнее нисколько не соответствовало действительности – обладая от природы прекрасным здоровьем и наделенный изрядной физической силой, я если и тяготился чем-либо, так это отсутствием приключений. Я жаждал подвигов и славы, а вместо этого нес караульную службу во внешней охране Лувра, и монотонность моего существования скрашивали лишь состязания в силе и ловкости с сослуживцами и время от времени случавшиеся стычки с телохранителями его высокопреосвященства. И конечно же посещения господ Лакедем (господ душ Барруш, как я именовал их про себя). Все больше прелести я находил в субботнем пиршестве, слушая негромкую молитву, которую произносил глава семьи, и принимая после этого из его рук ломоть хлеба и бокал с красным сладким вином.
Ознакомительная версия.
