от испарины. Солнце припекало так, что в доспехах жарко было неимоверно.
– Да, вон он с твоими конными телохранителями болтает, – и воевода тут же крикнул вестовому: – Десятник, как там ратьеры?
– Товарищ полковник, ратьеры по сигналу готовы атаковать.
Услышав ответ, я махнул рукой в сторону бесящихся от нетерпения литовцев:
– В бой!!!
Желто-черная пехота тяжелой поступью пошла густыми колоннами по полю, под гулкий барабанный бой. По краям, на флангах наступали первый и третий Смоленские полки, в их порядках передвигалась практически вся наша полевая артиллерия.
Первые две шеренги пикинеров, не дойдя полторы сотни метров до все так же продолжающих воинственно бурлить, но остававшихся на месте литовцев, по команде остановились и угрожающе опустили свои длинные пики, сами при этом присев на одно колено. За их спинами тут же заработали лучники, защелкали взводимые мощными воротами арбалеты. С убойной дистанции тысячи стрел и болтов обрушились на врага.
Щитов у литовцев было мало, и долго терпеть такой обстрел они не могли. В литовском строю сквозь стоны раненых стали раздаваться звучные команды, и вражеское людское море сначала заволновалось, а потом резко покатилось на нас. Строй противника прямо на глазах рассыпался, выстроенные колонны превращались в бурлящую неорганизованную толпу. Со стороны литовский натиск выглядел эффектным. Разномастная толпа была одета и вооружена кто во что горазд. Здесь было все – от стеганок до дощатых кольчужных доспехов. Вооружение тоже не отличалось единообразием – вооружены были всем подряд, вплоть до деревянных дубин-палиц.
Накатывающую толпу окатило смертоносными картечными брызгами – в бой вступила трех- и двенадцатифунтовая артиллерия, одновременно разрядились десятки орудий. Чугунные картечины сминали шлемы, крушили черепа, заставляя кровь разлетаться через прорубленный металл. Бегущие воины падали как подкошенные, а другие спотыкались о них. Яростная атака сразу начала выдыхаться.
Слабо пострадавший от нашей артиллерии литовский центр все же выплеснулся на стоящие в середине линии полки. Пользуясь тем обстоятельством, что фланги никто не атакует, пушкари быстро перезарядили картузами орудия. Выдвинутые вперед фланги, на сей раз стреляя картечью наискосок, хорошо прошлись по литовскому центру, нанеся сбившейся толпе еще более тяжелые потери.
И литовцы дрогнули! Попытки прорвать центр не увенчались успехом. Из грозных колонн русичей, не останавливаясь ни на секунду, потоком хлестали стрелы и болты, плохо одоспешенные литовцы, не в силах преодолеть частокол копий, все вокруг себя устлали тысячами тел. Профессиональных воинов в этом сброде было мало, таковыми являлись только командиры подразделений. Основная масса профи осталась в конной дружине Миндовга, сейчас наблюдающего бой со стороны. Он не спешил обрушивать всю свою конницу на колонны нашей пехоты, прекрасно зная о полутора тысячах ратьеров, прятавшихся где-то сзади. Поэтому жившая не на дисциплине, а на животных инстинктах толпа, хорошенько хлебнув собственной крови, резко отхлынула назад. Литовские ополченцы, не обращая более никакого внимания на выкрики и угрозы со стороны своих командиров и вождей, словно зайцы, завидевшие стаю волков, начали разбегаться в разные стороны. Основная масса беглецов рванула прямо на бездействующую конницу Миндовга, смешивая и расстраивая ее порядки.
– Преследуем врага! – приказал я, а затем обратился к вестовому: – Пускай ратьеры выходят из засады, по возможности пусть атакуют литовцев холодным оружием, огнестрельное применять только в крайних случаях!
– Слушаюсь, государь!
– Задача полков преследовать и уничтожать беспорядочно отступающего пешего противника.
На бывшей литовской стоянке валялось больше тысячи тел с застрявшими в них стрелами и болтами, многие еще были живы. Бьющиеся то здесь, то там в предсмертной агонии тела соседствовали с менее тяжело раненными литовцами. От всего этого людского месива неслись вопли боли, вой, чертыханья и досадное шипение. Но вскоре всю эту какофонию адских звуков сменили сотни предсмертных криков – бойцы знали, что за своей спиной нельзя оставлять недобитков. Облаченная в кирасы, ощетинившаяся мечами, бердышами и копьями стальная волна опустошала и уничтожала все живое на своем пути.
– Ратьеры! – закричал кто-то сзади. Оглянувшись, я заметил скачущую конную лаву в желтых надоспешниках с черными крестами. Пешие полки по команде образовали множество проходов, и ратьеры, быстро проскочив сквозь них, кинулись преследовать бегущего врага. Не удержавшись от соблазна, я бросил свою пехоту и с сотней конных телохранителей последовал за ускакавшими вперед.
Ветер сразу ударил в лицо, а все остальные звуки заглушил частый перестук множества подкованных копыт – телохранители не отставали ни на шаг.
– Бей их! Руби! Круши! – грозно взревели скачущие рядом со мной.
Всадники шпорами разгоняли своих боевых скакунов, и несшиеся галопом кони очень быстро оказались среди бегущих литовцев. Началась кровавая работа: сулицы пронзали тела, мечи, опускаясь, разрубали плоть, булавы с топорами дробили кости, наполняя воздух кровавой взвесью. Пистоли приберегали для встречи с дружиной литовского кунигаса, но они не пригодились. Литовская конница оторвалась и быстро уходила, сильно обогнав своих пешцев.
От кровавого угара, всецело овладевшего мной, я очнулся только у стен Новогородка. Смерть прошлась по всей дороге от поля боя до ворот замка, щедро засыпав все это пространство телами наших убитых врагов. Поиском и пленением разбежавшихся литовских ополченцев занялись идущие за нами следом пехотные соединения. Ратьерам, преследующим конную литовскую дружину, удалось не допустить проникновения Миндовга в замок, конники ускакали на юго-запад, по направлению к Слониму. На этом хорошие новости заканчивались. Ратьерам не удалось с ходу овладеть замком, его ворота были закрыты. Это было очень плохо. Дело в том, что Новогородок имел хорошо укрепленный детинец (замок), стоявший на высоком холме, окаймленном рвом.
Как вскоре выяснилось, кроме сбежавшего Миндовга, у местных затворников было кому из числа оставшейся родовой литовской знати организовать оборону замка, наотрез отказываясь от сдачи крепости.
Пушкари уже через два дня были вынуждены задирать дула своих орудий, чтобы навести их на высокие валы, над которыми возвышались мощные дубовые замковые стены.
Пришло время применения моего самодельного напалма, или греческого огня. Я пошел на этот крайний шаг из-за того, что мы были вынуждены установить осадные орудия слишком далеко от замка, иначе, при приближении к крепости, углы возвышения стволов у орудий становились просто запредельными, не позволяли нам вести стрельбу из пушек. О прицельной стрельбе в ворота на таких дальних дистанциях не могло быть и речи. В противном случае нам пришлось бы понапрасну перевести слишком много ядер и дефицитного пороха, прежде чем удалось бы проделать искусственный проход в крепости. Но, как я уже сказал, на подобный случай у меня были под рукой горючие продукты перегонки дерева, угля и торфа.
По моей отмашке находящиеся на изготовке метательные машины, сделанные по образцу крепостных арбалетов, перетащили поближе к стенам замка, быстро укрыв их вместе с расчетами обслуги за щитами и мешками с песком. Глиняные ядра, полные горючего и с тлеющими фитилями, градом обрушились
