ног водителя кусок и отходил, присаживаясь в стороне, чтобы с задумчивым видом жевать, разрывая мясо окровавленным ртом.
— Не смотри, — шепнул Фегелейн, заметив, что Клим дёрнул горлом, справляясь с подкатившими спазмами.
Однако потрясённый Клим никак не мог отвести взгляд. Был бы рад, но оцепеневшая в шоке шея отказывалась поворачиваться. Вскоре от ног водителя не осталось ничего, и тогда дикари поднялись выше. Вывалившиеся внутренности сразили Клима окончательно. В глазах потемнело, он так и не понял, вывернуло его или нет, но желудок содрогался, наполняя рот желчью, а потом он впал в тупое и тёмное безразличие ко всему.
Пришёл в себя Клим, когда пиршество уже закончилось. Туземцы разбрелись по хижинам, немногие, ещё не насытившиеся, слонялись в стороне, подбирая с земли съедобных личинок. В наступающих сумерках фигуры были уже едва различимые. Клим боялся бросить взгляд в сторону, где висел водитель, и, заметив, что за ним внимательно наблюдает Удо, спросил:
— Он ещё висит?
— Да, если считать Францем болтающиеся руки, голову и остатки грудины с обглоданными рёбрами. Другая же часть Франца уже разбрелась кто куда, если ты это хотел знать. И судя по твоему измученному виду, следующим будешь ты.
— Почему?
— Первым они съедают того, кто меньше всех продержится. Самостоятельно сдохнуть дикари никому не дадут, как говорится — вовремя придут на помощь. Так что, если ещё хочешь пожить, показывай, как говорил доктор Гёббельс, бодрый немецкий дух и арийскую стойкость. Как же мне его не хватает здесь, рядом, на соседней ветке. А потом спросить бы у наших детей джунглей, отличается ли провонявшее бензином мясо Франца от докторского, обвешанного крестами и научными степенями.
— Заткнись, — подал голос Фегелейн, и Клим заметил, что вид у Германа, пожалуй, ещё хуже, чем у него самого.
Впрочем, и обессилевший Удо уже едва шевелил языком и отвечать не стал.
— Как стемнеет, нужно бежать, — прошептал Фегелейн. — Сейчас туземцы нажрались и скоро уснут. А мы уже завтра потеряем товарный вид и пойдём вслед за Францем. Тянуть нельзя, надо бежать немедленно.
— Как? — спросил Клим.
— Кто-то должен подтянуться и развязать руки, потом освободить остальных. Вилли, ты им виден хуже нас с Удо, так что это сделаешь ты. Сможешь?
В интернате Клим подтягивался на уровне лучшей десятки лидеров, а под хорошее настроение мог подтянуться двадцать раз. Сейчас он уже хотел ответить утвердительно, как вдруг почувствовал, что совершенно не чувствует затёкших рук. Клим качнулся, дёрнулся, помогая рукам всем телом, но не смог даже чуть-чуть согнуть их в локтях. «Что за чёрт!» — ругнулся он в сердцах и попробовал ещё раз.
— Не могу, — ответил он, потрясённый.
— Неудивительно, — вздохнул Фегелейн. — Мы висим уже день. Удо, а ты?
— Думаешь, я раньше не пробовал?
— Ты почти стоишь на ногах. Встань, не виси, разгрузи руки, дай им отдохнуть и попробуй ещё раз.
— Я ничего не чувствую! — вспылил Удо. — Вишу как на плетях.
— Тогда нам конец.
— А почему бы тебе не попытаться? Ты, как и я, достаёшь до земли ботинками.
— У меня в обеих руках кости от их дротиков.
— Я тоже ранен, так что остаётся Вилли.
Дёрнувшись ещё раз, Клим обмяк и повис, тяжело уронив голову. Онемевшие руки с нарушенным кровотоком и растянутыми связками отозвались болью, однако не согнулись ни на миллиметр.
Больше никто говорить не хотел. Они висели молча, каждый унёсся мыслями далеко, прочь из джунглей.
— Господи, если ты есть, пусть я вернусь домой.
Климу показалось, что он так только подумал, и никак не ожидал, что произнёс вслух.
— Для этого нам понадобится её величество удача, — мрачно отозвался Удо.
— Она уже нас покинула, — тихо произнёс Фегелейн.
— Нет! — в груди Клима неожиданно вспыхнул протест. — Только не так! Я что-нибудь обязательно придумаю! Я должен! Вы не понимаете, я обязательно должен вернуться домой!
Но вся беда была в том, что идей у него не было никаких. Удо посмотрел на него с надеждой, но, догадавшись, что это всего лишь пустой звук, снова поник.
— Сколько же на мне всяких мерзких гадов, — произнёс он, глядя на собственные ноги. — Я уже ощущаю их вес.
По его колену, нацелившись вверх, ползла крупная, не менее десяти сантиметров в длину, гусеница зеленовато-коричневого цвета. Её тело, сплошь усеянное торчавшими во все стороны шипами в форме ёлочных иголок, медленно перебирало бесчисленными лапками по ткани форменных брюк, оставляя за собой влажный след.
— Стряхни, — посоветовал Фегелейн.
— Герман, если бы я мог! — возмущённо содрогнулся Удо. — На мне их и так уже, как на собаке блох!
— И то верно — одной больше, одной меньше…
Гусеница проползла мимо кармана, перебралась через ремень и, не останавливаясь, скользнула на торчавший из-под куртки голый живот.
— Ай! — вдруг вскрикнул Удо.
Клим поднял на него удивлённый взгляд.
— Жжёт! Эта сволочь будто кислота, сбросьте её с меня!
Бессильно извиваясь, Удо исполнял нехитрый танец живота, выпучив глаза и скорчив жуткую мину.
— Кто-нибудь, снимите эту тварь!
По тому, куда он смотрел, можно было отслеживать, где находится гусеница. Исчезнув под курткой, она блуждала по груди, ища выход. Наконец, её мохнатое тело появилось из разорванного воротника, проползло по шее и направилось вдоль плеча на вытянутую руку.
— Затихни, — попытался успокоить его Фегелейн. — Ты ей не нужен, она ползёт на дерево.
Но Удо его не слышал. Его лицо корчилось от боли, он брыкался, неожиданно обретя потерянную подвижность, и ревел, как угодивший в капкан медведь. На его животе проступил красный рубец, словно только что заживший ножевой шрам. Скоро такой след проявился и на шее, затем на руке, чётко обозначая путь, проделанный гусеницей.
— Да кто-нибудь, снимите с меня эту гадость! — голосил Удо. — Я не могу терпеть!
— Хватит орать, она уже на ветке.
— Нет, я чувствую, она повсюду! Сейчас она на спине!
— Удо, её уже нет, — показал кивком на скрывшуюся в листьях гусеницу Фегелейн. — Это тебе кажется.
— Да чтоб тебя! Вы, умники, что вы можете знать, да у меня сейчас горит даже в заду! Эта тварь, наверное, выделяет кислоту! Меня будто высекли плетью!
И вдруг, напрягшись, Удо на мгновение замолчал, под собравшимся в складки мокрым лбом сверкнули обезумевшие глаза, а дальше он дал волю чувствам. Он орал дико и с надрывом! Захлёбываясь, на секунду умолкал, хватая воздух, извивался в конвульсиях, и, корчась, снова срывался на иступлённый крик.
— Не ори! — выкрикнул Фегелейн. — Это пройдёт!
— Когда?! — заскрипел зубами Удо.
— Не знаю. Только, ради бога, заткнись!
На крики Удо появился голый туземец. Он лениво выполз из ближайшей хижины и, зевнув, с любопытством взглянул
