меня, тварь, уж лучше я подохну от голода и жажды!
Приподняв бамбуковый ствол, туземец залил каждому в рот воду. Затем он снова вернулся к водителю. Обхватив его безвольно висящую руку, дикарь прижался к ней ухом и долго слушал. Отойдя на шаг, он вдруг издал пронзительный гортанный крик, от чего все вздрогнули.
— Не нравится мне это, — произнёс Фегелейн.
— Неужели? — съязвил Удо. — А я всё вишу и думаю, как же нам повезло!
— Франц уже не жилец, и дикарь это понял. Сейчас что-то произойдёт.
На крик из травы начали появляться туземцы. Осторожно крадучись, они сбились в кучу и принялись тереться друг о друга носами. Затем сели напротив водителя в круг, и один неожиданно затянул тихий заунывный мотив. Его подхватили другие.
— Плохой знак, — продолжал комментировать Фегелейн.
— Напоминает подготовку к жертвоприношению, — согласился Клим.
— С кого начнут? — дёрнулся Удо.
— Надеюсь, с него, — Фегелейн кивнул на водителя. — Мы ещё можем подождать.
Круг дикарей постепенно рос и увеличивался в диаметре. Скоро он уже состоял из трёх рядов. Когда места становилось мало, образовывался ещё один круг, за ним следующий. А туземцы всё прибывали и прибывали. Затем на нехитрый мотив, появилась маска. Только на этот раз вместо каменного топора в руках туземца был сосуд из кокосового ореха. Он встал напротив Франца, и Клим услышал, как Фегелейн громко выдохнул. Помогать маске вызвался туземец, что приносил воду. В его руке блестел осколок крупной заострённой раковины. Вспоров, словно бритвой, брючину на ноге, он безошибочно нашёл под коленом Франца артерию и сделал глубокий надрез. Ловя сосудом ударившую струйку, дикарь под маской ликующе загудел и, обмакнув пальцы в кровь, сделал поперёк маски длинный мазок. Внезапно водитель открыл глаза. Непонимающим блуждающим взглядом Франц смотрел по сторонам, но постепенно на его лице пробуждались признаки разума, и он вдруг, брыкаясь и раскачиваясь на связанных руках, закричал, срываясь на закладывающий уши визг. Туземцы его тут же облепили, будто муравьи перевернувшуюся на спину гусеницу. Одни повисли на ногах, другие обхватили туловище, так что и тела водителя не было видно. Клим слышал лишь его страшный крик. Теряя кровь, мучился водитель долго. Когда он наконец затих, Климу показалось, что прошла жуткая вечность. Наполнив один сосуд, дикарь в маске подставил второй. Наконец, когда кровавая струя иссякла, и текла по ноге тонким иссыхающим ручейком, туземцы принялись её слизывать, по очереди уступая место друг другу. А когда и лизать стало нечего, дикарь с осколком раковины взобрался на плечи другому и взялся за лицо водителя. Раскачиваясь, и с трудом подстроившись под качающуюся спину, срезал он лицо тоже очень долго. Наконец, справившись, он спрыгнул, и под радостный вопль сородичей натянул кровавый лоскут кожи на собственное лицо. Клим закрыл глаза, удивляясь, почему он никак не может потерять сознание. Хотя Удо, кажется, уже так и сделал. Моряк обвис, уронив на грудь голову, и лишь мычал нечленораздельные звуки. Даже Фегелейн отвернулся, в сердцах прорычав понятное лишь ему проклятие. Это была его ошибка, потому что дикарь в маске вдруг обратил внимание и на него.
— Пошёл вон! — выкрикнул, подтянувшись на руках, Фегелейн и попытался достать туземца ногами.
Соблюдая безопасное расстояние, маска застыла напротив его груди, но Клим заметил, что дикарь нацелил взгляд не в лицо Герману, а на его связанные руки. Туда, где на кисти сверкали стеклом серебряные часы Хьюго Юнкерса, которые Фегелейн получил из рук самого оберстгруппенфюрера Хайсмайера, в иерархии СС второго после Гиммлера. Передав другому туземцу ёмкость с кровью, маска вытянулась в рост, почти достав до плеча Фегелейна. Фегелейн попытался повернуть кисть, но было поздно. Часы уже твёрдо завладели вниманием дикаря. Свистящий рык — команда, и перед маской вмиг выстроилась пирамида из четырёх туземцев. Взобравшись по их спинам, туземец вцепился руками в кожаный ремень, припав вырезами глаз к стеклянному циферблату. Затем произошло то, чего Клим уж никак не ожидал. Сорвав с головы маску, дикарь приник к часам ухом. То, что часы издавали тикающий звук, произвело на него ошеломительное впечатление. Он их понюхал, лизнул, затем осторожно погладил, царапнул окровавленным ногтем, дёрнул за ремешок и снова погладил.
— Снять он их не сможет, — ехидно заметил внимательно наблюдавший за церемонией Удо. — Готовься, Герман, сейчас тебе отгрызут руку.
Однако дикарь проявил чудеса сообразительности. Бережно потянув за торчавший кожаный конец, он неожиданно расцепил замок ремешка, и часы полетели в траву. Следом за ними спрыгнул туземец. Разыскав свою добычу, он торжествующе поднял её над головой и снова приложил к уху. Его сородичи осторожно подходили, удивлённо наблюдали за движущейся по кругу секундной стрелкой, слушали, затем отходили, потрясённые и молчаливые. Самый смелый окунул палец в скорлупу с кровью и поднёс к часам.
— Что он делает? — опешил Удо.
— Поит, — ответил Клим.
— Поит часы?
— Они считают их живым существом. Неизвестным живым существом.
— Похоже, что так, — согласился Фегелейн. — Для них часы движутся, издают звуки, как любое живое существо. Хотя для меня они очень дороги. Дикарьё даже не представляет, насколько они для меня дороги.
Спрятав часы в ладонях, дикарь подул на руки и прижал их к груди.
— Как мило, — хмыкнул Удо. — Дай подумаю, когда он захочет покормить их твоим мясом?
— Скоро, — невозмутимо ответил Фегелейн. — Только не моим.
От него не ускользнуло, что туземцы неожиданно будто очнулись, снова приходя в движение. Пританцовывая и пустив по кругу скорлупу с кровью, они опять затянули монотонный мотив, скорее похожий не на песню, а на завывание ветра. Взбодряя себя глотком, каждый выстраивался за сородичем в движущуюся по траве змейку, всё больше и больше увеличивающуюся в размерах. Не придерживаясь никакой системы или такта, змейка бегала, петляя между деревьев, ныряла в кусты, ненадолго замыкалась в хоровод, чтобы неожиданно разорваться и потянуться вдоль ручья. Вскоре в ней появились женщины и дети. Мужчины натянули на головы срезанные лица, одни — уже чёрные и высохшие, другие — ещё сохранившие следы крови, и всё это подпрыгивало, стонало, подвывало, пританцовывало и двигалось, постепенно приближаясь к их дереву.
— Почему мне так хочется блевать? — вытаращив глаза, неожиданно произнёс Удо.
— Это ещё не всё, — догадавшись, что будет дальше, ответил Фегелейн. — А вот сейчас нас точно вывернет.
Оббежав вокруг дерева, змейка остановилась у тела водителя Франца и внезапно рассыпалась. В руках дикарей появились острые камни и обломки раковин. Добираясь до плоти, они в мгновение превратили остатки одежды в осыпавшиеся лоскуты и принялись резать уже голое тело. Сосредоточенно и невозмутимо, будто с висевшего на вертеле окорока, каждый срезал себе с
