оказана, и общество это увидит, можно Сперанскому и отставку дать, но сейчас отказываться от него нельзя. По крайней мере, нужна видимость действий.
— Очень странное дело, до конца мной не понятое… — задумчиво говорил Вяземский. — Вы уверены, господин коллежский советник, что Михаил Михайлович не может быть замешанным в том, в чём его пытаются обвинять?
— Папа! — возмутилась Екатерина Андреевна Колыванова, присутствующая при разговоре.
— Дочь! — строго посмотрел на свою любимицу Вяземский. — Мы условились о вашем присутствии только в залог вашего молчания.
— Прошу простить меня, папа, — смиренно отвечала девушка.
— Племянник! — не менее строго одёрнула Андрея Ивановича его тётка Екатерина Андреевна Оболенская.
— Тётушка! У нас были условности, вот и соблюдайте их! Признаться, так мне было бы намного проще откреститься от Сперанского, чем и вовсе вникать в его проблемы, — сказал Вяземский, и строгий взгляд переместился на княгиню Оболенскую.
— Обществом это будет расценено, как слабость. Не забывайте, любезный племянник, что Михаил ещё и служил при вас. Как же не интересоваться судьбой своего служащего? — возразила княгиня Оболенская. — Дело таково, что можно и привести в порядок отношения с родственниками нашими.
Вяземский не стал уточнять, что Сперанский на самом деле не подчинялся ему. Данный факт был известен крайне малому количеству людей. Так что для всего общества Сперанский — почти что заместитель генерал-губернатора Вяземского. И в таком ракурсе арест потенциального зятя видится с иной, более важной для Андрея Ивановича стороны: в его вотчине, Нижегородском губернаторстве, могут подумать, что Вяземский попадает в опалу, и просто отказаться ему подчиняться.
Разговор проходил в доме княгини Оболенской, полной тёзки дочери Вяземского, Екатерины Андреевны. Именно эта женщина занималась воспитанием и образованием Катеньки, поэтому княгиня считала обоснованным своё присутствие на подобного рода собрании. Тем более, когда об этом попросила любимица Катя. Только недавно Андрей Иванович стал выводить в свет свою дочь, а до пятнадцати лет Екатерина Андреевна Колыванова постоянно пребывала при своей двоюродной бабушке княгине Оболенской.
Когда стало известно о том, что Михаил, тот мужчина, которому Катя ответила согласием на предложение руки и сердца, был схвачен и доставлен в Петропавловскую крепость, она не сразу бросилась сломя голову выручать жениха. Девушка копалась в себе и искала те эмоции, которые испытывала к Михаилу. И всё же возобладало желание прийти на выручку вероятному мужу, который своим арестом резко уменьшал вероятность свадьбы. А ожидание оного мероприятия захватило в голове у девушки уже почти все мысли.
После разговора с княгиней Оболенской, девушка решила бороться за своё счастье. Бороться, победить, а потом… После она хотела высказать этому Сперанскому абсолютно всё. Отчитать за то, что он подставил отца, что общество, прознавшее о помолвке, причём не зная её особенностей, смотрит на девушку, как на жертву, и сочувствует. А Екатерине такое сочувствие не нравится. Она многое выскажет, может и «подарит» пощечину Михаилу, или… Девичье сердце такое переменчивое…
— Ещё раз давайте рассмотрим все обстоятельства. Мне нужно понимать, зачем так скоро меня вызвал на аудиенцию его величество, — потерев вески и закатив глаза от усталости, продолжил разговор Вяземский.
— Меня вызвали в Правительствующий Сенат две недели тому… — начал вновь повествование Цветаев.
Лев Алексеевич Цветаев был не только официальным заместителем Сперанского, он, недавнишний выпускник Московского университета, являлся доверенным лицом Михаила Михайловича. Цветаев был уже многим обязан Михаилу Михайловичу Сперанскому, который ходатайствовал через Державина, одного из попечителей университета, чтобы Лев Алексеевич получил золотую медаль по окончании обучения. Жизнь казалась сказкой. Получить сразу такую практику, как в Уложенной комиссии, и просто взлёт в чинах — это мечта любого вчерашнего студента. Поэтому Цветаев решил полностью поддерживать Сперанского и надеяться, что ситуация образуется. Иначе карьера резко пойдёт на спад.
— Донос на Сперанского был… и на Куракина Алексея Борисовича… — задумчиво сказал Вяземский, озвучивая главную информацию. — Ваш коллега господин Лев Алексеевич Тимковский и написал поклёп. Обвинения чуть ли не в подготовке к свержению государя. И думаю, что Михаил стал жертвой больших интриг.
— Бред, — прокомментировала княгиня Оболенская. — Не столь великая фигура наш неудавшийся зять, чтобы думать о больших свершениях. Что с того, что его арестовали, до придворной камарильи?
— Тётушка! Уймитесь! За такие ваши слова и нас могут привлечь! — раздражённо сказал Вяземский.
— Я-то уймусь. Но, хвала Петру Великому, который выпустил женщин из тюрьмы, коей был домострой, не стоит недооценивать и возможности женской протекции. Аннушка Лопухина, как говорят, лишком наделена сочувствием и весьма сердобольная дама. У меня есть, кого попросить при дворе о внимании фаворитки, — сказала Оболенская.
— Это, безусловно, в помощь. Но нам всё же проще выждать, не вмешиваться. Кто его знает, что было в доносе, — вновь проявил сомнение Вяземский, но, встретив решительные взгляды двух дорогих для него женщин, продолжил размышлять. — Куракины не помогут, кто ещё может за Сперанского замолвить слово?
— Мог Державин Гаврила Романович, но… — Цветаев не договорил, а Вяземский и сам догадался, почему замолчал Лев.
Державин, действительно, прибыл в Петербург сразу следом за Сперанским. Казалось, что он ринулся на выручку, но это было не так. Гавриле Романовичу было важно разобраться в причинах то ли ареста, то ли простого вызова Сперанского в столицу. И вот, когда Державин стал интересоваться судьбой своего гостя и, возможно, того человека, коего и другом назвать можно, сенатор и признанный поэт встретился с непробиваемой стеной. Долбить в стены Державин не желал. Гаврила Романович не смог бы оставаться недалеко от вершины власти, если бы вёл себя импульсивно и лез на рожон. Аккуратность в интригах позволяла ему быть и для власти приемлемым, и для тех, кому власть немила, оставаться своим человеком. Но вот добиваться, к примеру, аудиенции у императора, чтобы открыто просить за Сперанского, он не собирался.
Поэтому, когда некий казак Северин Цалко прибыл к Державину с письмом от арестованного, отослать которое, между прочим, стоило больших денег, Гаврила Романович даже не стал встречаться с человеком Сперанского. Ну, а Цветаева принял, тут пришлось Державину откровенно признаться, что не будет помогать Михаилу Михайловичу.
Всё так, но Державин всё же собирался действовать, но тихо, не привлекая к себе внимания. По крайней мере, Сперанский — интересный молодой человек с большими знаниями и просто феноменальной способностью зарабатывать деньги. Гаврила Романович посчитал, что такой соратник ему не повредит, если только удачно сложится с освобождением и реабилитацией честного имени.
