более чем просто главным чиновником столицы.
— Позовите Кутайсова! — повелел император и, словно оправдываясь, объяснил Палену, зачем именно. — Иван Павлович мне также докладывал о возможной измене. Посему совместно и обскажете всё, что происходит.
Кутайсова не сразу нашли. За время поисков брадобрея Палену удалось разговорить государя на отрешённые темы и понять, какую всё-таки позицию имеет император. Строг ли он? Будет ли расправа, или стоит предупредить решение государя и самому просить о снисхождении. Пётр Алексеевич уже тонко чувствовал настроения русского императора и часто мог предугадать направление мыслей государя. Это, как раз, и было главное оружие Палена — знать, что может сказать император в следующую секунду.
— Говорю с вами, Пётр Алексеевич, словно с самим собой, — усмехнулся император, после резко стал задумчивым и пробормотал. — Пётр Алексеевич…
— Простите, Ваше Величество, вы сейчас вспомнили о своём великом прадеде, чьё имя я недостойно ношу? Никто не сравнится в деяниях своих с Петром Алексеевичем Великим, если только не его достойнейший правнук, — сказал Пален с умеренным, на грани того, чтобы не возмутился император, пафосом.
Павел Петрович откровенно не любил лести, пафоса, но когда вопрос касался его сравнения с великими предками, будь это Пётр Великий или иной прадед, Карл XII Шведский, позволял говорить приятные слуху слова. Пален пользовался такой возможностью более всех остальных придворных.
— Нет, определённо, Кутайсов получит взыскание! Сколь его долго могут искать? Впрочем, есть у меня один вопрос не для Ивана Павловича. Я спрашивал уже у Безбородко и спрошу вас, — император пристально посмотрел на своего любимца. — Как вы допустили, что в издании журнала «Магазин общеполезных знаний» вышли два вирша Надеждина… Сперанского? И почему до сих пор этот журнал издаётся?
— Позвольте, Ваше Величество, сперва ответить на второй вопрос! — дождавшись разрешительного жеста от Павла, Пален продолжил. — Это издание о моде быстро уловило суть того, что требуется. Там вышли и по сию пору продолжают издаваться статьи, разоблачающие никчёмность французской моды. Кроме прочего, через журнал мы провели заметки о важности и даже эпохальности становления вас, Ваше Величество, как магистра Мальтийского ордена.
— Шельмы! — усмехнулся Павел. — И помогают и вредят. Осталось понять, чего более.
— Ваше Императорское Величество, вы желаете спросить о вирше, прозванном «Узник», или о стихосложенном повествовании о Полтавском сражении? — Пален вновь предугадал интерес государя, впрочем, в данном случае это было несложно.
— Вот я и говорю, что «Узником» Надеждин вредит и вызвал моё неудовольствие, а вот «Полтавой»… — Павел задумался. — И отчего этот юнец полез в дела, которые его и вовсе не касаются? Писал бы и далее вирши, да служил в Уложенной комиссии.
В пяти шагах от прогуливающихся мужчин появился ещё один… Мужчиной Кутайсова было сложно назвать, если использовать не физиологические особенности, а, скорее, характер и отношение ко многим вопросам чести. Между тем, если мерять по характеристикам физиологии, то Кутайсов как раз за последний месяц сильно прославился. Как же, он урвал себе в любовницы саму мадам Шевалье, ну, или Луизу Пуаро! Француженку, приехавшую в Петербург со спектаклями и пленившую не один десяток мужчин.
— Пришёл, негодник!
Павел улыбнулся, завидев чуть в стороне Кутайсова. Между тем, это поняли и Кутайсов, и Пален, улыбка императора была скованной.
— Герой дамских романов, — улыбка государя несколько сошла и образовала скорее гримасу раздражения. — На мадам Шевалье поступил анонимный донос, что она шпионит на Францию [Луиза Пуаро в РИ, действительно, обвинялась в шпионаже на Наполеона].
Донос был отправлен императору, в его ящик, куда мог кинуть бумагу любой, уже после ареста Сперанского. Сделал это Карп Милентьевич, один из людей арестанта. Были там и другие доносы. Вот только Сперанский не знал, что именно Палену было доверено разбирать множество доносов и просто язвительных писем. Павел, было дело, сам хотел иметь такое вот общение с народом, но когда среди множества доносов и хвалебных писем он обнаружил карикатуры на себя и оскорбления, то доверил проверять почтовый ящик Петру Алексеевичу Палену.
Тот и проверил, и был искренне удивлён, когда нашёл донос и на себя, что, мол, врёт, имел сношения с английским послом, ныне, на фоне обострения со Швецией, попавшим в императорскую немилость. Естественно, такие вот писульки, которые также, между прочим, были ответом Сперанского на арест, подверглись испытанию огнём. Как следствие, бумага не выдержала и превратилась в пепел.
А вот донос на любовницу Кутайсова был успешно доставлен государю. Пален нынче был вроде бы как в союзниках с брадобреем, пусть эти отношения и никак не афишировал, но у Петра Алексеевича не могло быть друзей, только попутчики. И Кутайсова, будь возможность, Пален с удовольствием ударит.
— Ваше Императорское Величество, всё поклёп завистников, — в шутливой манере сказал Кутайсов, и Павел улыбнулся уже более искренне.
Император и сам не верил в то, что мадам Шевалье была шпионкой. Она всего-то в Петербурге второй месяц. Что можно узнать за это время? Да и женщина-шпион? Для Павла Петровича, имевшего собственное рыцарское мировоззрение, подобное слабо укладывалось в голове. Это только почившая матушка ломала истинные отношения между рыцарем и дамой, когда женщины могли шпионить. А так более в мире подобно никто себе не позволяет.
Император ускорился, быстрее обычного подошёл к кромке воды у озера и резко остановился.
— Что по Сперанскому? — жёстко начал говорить Павел, стоя спиной к своим сановникам. — Почему он в Петропавловской крепости, а более никто из заговорщиков не взят? Иван Павлович, это вы принесли мне донос на Суворова! И главное обвинение Сперанского в том, что он говорил о заговоре с фельдмаршалом и с этим…
— Тимковским Ильёй Фёдоровичем, временным секретарём генерал-прокурора сената, — уточнил Пален, быстрее Кутайсова понявший, о ком разговор, как и куда именно дует ветер императорской мысли.
Павел нахмурился и смотрел на водную гладь, как обычно смотрит в окно, с чуть повёрнутой на бок головой. Наступало время не гнева, но императорского неудовольствия.
— Да, этот молодой и неблагодарный человек, но верноподданный, — дал свою оценку личности Тимковскому император.
Государь говорил с брезгливостью. Павлу не особо понравился сам факт того, что Тимковский, должный быть всем благодарен Сперанскому, написал донос на своего благодетеля. Именно Михаил Михайлович Сперанский рекомендовал Тимковского Илью Федоровича себе на смену в сенате. И вот, ещё вчерашний студиозус, пусть и весьма исполнительный, пишет на Сперанского или донос, или поклёп. Ещё нужно бы разобраться в
