Вертолет выгрузил Шелковникова на Ивановской площади, от которой до кабинета Павла предстояло топать полкилометра своими ногами, да еще местами по лестнице, — а после тройной порции равиолей для Георгия Давыдовича это было весьма и весьма непросто. Израсходовав массу энергии, ни о чем уже не в силах думать, кроме как о непочатых портсигарах в кармане мундира, канцлер вступил в приемную царя. Толик уже стоял навытяжку за своим столом на той ноге, которая была длиннее, и склоненной головой свидетельствовал свое почтение ко второму человеку в империи. Тот на секретаря не глянул, вообще забыл про хороший тон, вломился в кабинет к императору, и не то что без доклада, а даже без стука. Но и царь ответил ему тем же: не повернулся, даже взгляд от аквариума не отвел. Впрочем, в боковой стенке визитер прекрасно отразился, очень забавно конек сквозь него проплыл.
— Ты не пунктуален, Георгий, — ровным голосом сказал царь, — я жду тебя сорок минут.
— На дорогах заносы… — брякнул канцлер невпопад, напрочь забыв, что именно царь велел подать ему вертолет. Павел и ухом не повел.
— Значит, поменяй того, кто у тебя там чисткой дорог занимается. Сколько можно в России все беды списывать на плохие дороги? Я, что ли, колдобины в них долблю?
— Нет, государь, никак нет, вы… не долбите.
— А что я, спрашивается, делаю?
— Вы, государь, правите… то есть повелеваете.
Павел повернулся в кресле. Шелковников все еще стоял на ногах, и это могло быть угрозой канцлерскому здоровью.
— Садись, Георгий, — сжалился венценосец, — сейчас я кофе вызвоню. Толик, — сказал он в селектор, — пусть Мария Казимировна кофе сварит. Мне с сахаром, канцлеру нет, он на диете. Мацы хочешь? — спросил он у гостя, не отпуская клавишу.
— Если можно… — робко сказал канцлер, он готов был и мацу съесть, и что угодно, лишь бы хоть чем-то компенсировать своему организму путешествие с Ивановской площади, где Царь-пушка была на месте, а Царь-колокол почему-то отсутствовал, кто-то его в реставрацию отправил. Маца так маца, калорий в ней немного, но все-таки!..
— Опять наелся с утра пораньше? — сказал Павел и спокойным голосом перечислил все, поглощенное Шелковниковым с момента просыпа, включая равиоли, которые канцлер полагал наиболее засекреченной государственной тайной. Хотя какие ж тайны от царя? Все он знает, все он видит, обо всем и обо всех заботится, никого не оставит, никому спуску не даст, Русь-матушка за ним как за каменной стеной, — Шелковников, пока готовили кофе, мысленно бормотал всю эту пропагандистскую, им же самим для народа сочиненную ахинею и не сознавал, что он Павлу просто молится. Но откуда ж царь про равиоли-то узнал? Ведь Елена их сама варила, чтоб никакие повара… Тут появился кофе и обидно тонкая стопка мацы.
— Мацу специально для тебя заказываю, — назидательно сказал Павел, — твое здоровье принадлежит государству. Врач говорит, что тебе нужно сбросить сорок килограммов. А ты пельмени жрешь. Тесто вареное, тяжелое. Еще пончиков бы наелся.
Шелковников представил горку аппетитных, жареных и посыпанных сахарной пудрой пончиков — и сглотнул слюну. Павел кивнул.
— Вот, и слюни глотаешь. Давай худеть.
— Я готов!.. Но как?.. — выпалил Шелковников. Мацу он уже съел.
— А вот как. — Павел протянул руку и снял телефонную трубку с красного аппарата с надписью «Управделами»: — Половецкий? Проси на связь дириозавра.
— Есть! — пискнул из трубки высокий голос. Ожил динамик в панели, как-то загробно стал мерцать экран под ним, в воздухе возник низкий вибрирующий тон, перешедший в ясное верхнее «соль», в свою очередь, сменившееся соловьиной трелью. Дириозавр откликался на вызовы из Кремля всегда и сразу; Павел это принимал как должное, а все прочие — со священным ужасом. Наконец, медленный низкий голос произнес на идеально чистом русском языке, как со сцены московского театра имени Евгения Вахтангова:
— Приветствую тебя, государь всех Россий, европейских и азиатских!
— И мы приветствуем вас, мсье… Дириозавр. — Павел по секретным каналам выяснил даже национальность летающего чудовища, даже не держал на него зла за угробленную телевышку; справедливости ради надо, впрочем, сказать, что напрямую он беседовал с чудовищем впервые. — Как вы находите наши российские погоды? — Тут Павел сообразил, что это цитата, что есть шанс получить ответ, что погоды, мол, стоят предсказанные, но на множественное число его спровоцировал сам дириозавр упоминанием множества Россий. Французу-ящеру, понятно, необъятные просторы российской империи кажутся множеством стран, соединенных в одну. «Ничего, привыкнет, мы еще больше будем», — отметил Павел про себя.
— Ваши российские погоды на больших высотах малозаметны, но плохо, что синоптики не составляют для меня сводку о малых высотах. Не предсказывают, хотя я всегда к вашим услугам. Кстати, государь, я все-таки самка. Так что «мсье» ко мне применять неправильно.
— Прошу прощения, мадам Дириозавр, — легко сменил тон Павел, сразу отвергнув несолидное для четырехсотметрового ящера «мадмуазель»; ему с особью женского пола было разговаривать и легче и привычней, за то его и великий князь Никита любил особенно. — Я хотел узнать у вас, мадам Дириозавр, не намереваетесь ли вы в ближайшее время посетить наш любимый город Санкт-Петербург?
— Почему бы нет… Но там, кажется, нет приличной посадочной площадки. Хотя я и повисеть могу.
— Зачем же висеть, мадам, к вашим услугам Марсово поле, Дворцовая, Сенатская, выбирайте, ну, всегда есть аэродром Пулково, да и Нева сейчас во льдах. Я хотел бы направить канцлера империи в Петербург с инспекцией, но лишь вам я мог бы доверить его и быть при этом вполне спокоен. Мой друг, э… секретарь Екатерины Бахман, господин Джеймс, рассказывал, что вы предоставляете некие лечебные мероприятия?
Монстр в динамике явно потеплел сердцем. Экран, как две капли похожий на тот, что был установлен у Форбса в далеком Элберте, но об этом Павел не знал, ожил. Дириозавр любезно демонстрировал свое нутро — сауну, тренажеры, совсем непонятные аппараты.
— Душ Шарко, парилка… — комментировал монстр, перейдя на глубокое контральто, видимо, чтобы гармонировать с обращением «мадам».
— Ну и отлично, мадам Дириозавр. Не могли бы вы взять канцлера прямо сейчас же из Кремля?
Шелковников стал тихо терять сознание. Павел, продолжая обсуждать с экраном и динамиком детали будущего путешествия из Москвы в Петербург, вызвал Толика, а тот диагностировал у канцлера голодную судорогу, вытащил из кармана бело-красно-синего мундира толстый портсигар и стал кормить несчастного при помощи золотой ложечки, свисавшей на золотой же цепочке. «Нелегко тебя кормить, толстый мужчина…» — вертелось у Толика в голове все на тот же мотив, хотя слова в ритм и не ложились.
— Итак, мадам Дириозавр, через час встречаю вас на Ивановской площади. Системы ПВО будут оповещены.
— Не тревожьтесь, государь, они меня и так не заметят.
— Ну как угодно, жду.
Шелковников, хоть и был в обмороке, но всю икру съел молниеносно. Толик скормил ему и второй портсигар, однако вылизать все-таки не дал, хотя канцлер и пытался. Павел смотрел на все это безобразие не с отвращением — скорей с ужасом. «Спасать немедленно», — твердо и окончательно решил он. Вплоть до ареста и принудительного похудания, даже если нужно будет ради этого вытащить с пенсии создателя древнерусской системы голодания, профессора Балалаева, которому вот уже сто второй год идет, а он до сих пор не кушает. В общем, если империя еще и без канцлера останется…
Внимание Павла привлекли множественные ордена, которыми канцлер увешал свой мундир почти до пояса. Порыскал глазами: где Св. Анна? Где Св. Владимир? Где все четыре солдатских ордена Славы? Все это в прошлую встречу Павел на канцлере видел. Павел жестоким тоном спросил — где, мол, все это?
— На другом мундире, государь, — с горечью ответил Шелковников, — на один все не помещаются.
— Ты б еще на спину прикрутил, — брезгливо сказал царь.
Канцлер придвинулся к столу, в его глазах засветилась надежда.
— Дозволяете, государь? По крайней мере ордена дружественных социалистических теократий… А то мне придется четвертый мундир заказывать…
— Слушай, ты!.. — Павел повысил голос. — Если тебе не стыдно за Россию, то за нее стыдно мне! Елку и ту раз в год наряжают, набрался советских привычек! Все мундиры сдашь в казну, целей будут. А сам переоденешься в простой сюртук… — Павел сделал долгую паузу, размышляя. — А треуголки никакой. Из всех орденов — только орден Св. Елены, специально для тебя учреждаю. Его носят во внутреннем кармане и никому не показывают! Специально для тебя учреждаю! И никаких больше!
Шелковников успокоился; орден, названный в честь жены, был очень приятен, да еще канцлер становился кавалером этого ордена номер один. Вообще это был первый орден, учрежденный новым царем. О прочих значениях Св. Елены канцлер как-то не вспомнил, да и треуголка была ему ни к чему, можно и в фуражке походить.
