– Местное казачье население настроено к Советской власти враждебно. Инородцы находятся под сильным воздействием собственной кулацкой среды и всячески уклоняются от оказания помощи ревкомам. Местное крестьянство, в большей массе зажиточное, ведет себя крайне пассивно и уклоняется от добровольного призыва. В милицию удалось вовлечь чуть больше сорока бойцов, из бедняцких и новосельческих хозяйств, трое из которых уже убито бандитами, что на остальных произвело самое угнетающее впечатление. Растет дезертирство…
Молодая женщина быстро стучала пальцами по клавишам старой пишущей машинки, набивая текст, а своими мыслями была очень далеко. Три дня назад она чуть прикоснулась к будущему, словно открыла покрывало времени и посмотрела, что будет там.
Ничего хорошего она там не разглядела, как ни пыталась настроиться – кровь и страдания народов некогда великой империи, и в итоге запустевшие души потомков, грязь и самые животные инстинкты, если судить по той иллюстрированной газетенки, которую не то, что прочитать с интересом, в руках держать срамно.
Было омерзительно просто до жути, но она ее внимательно прочитала, от первой страницы до последней, рассматривая столь откровенные фотографии, перед которыми самые циничные рассказы ее подружек из гимназии и разглядывание французских «пикантных карточек», просто невинное и целомудренное занятие.
Это был какой-то чудовищный гимн самым темным человеческим похотям, идущим от главного Врага рода людского! Отрицающим долг, любовь, семью, детей – все, что свято, и сводя жизнь к самым похотливым желаниям, которые провозглашались главными, основным инстинктом, так сказать. Весьма логическое завершение романа Арцыбашева, который она прочитала в гимназии, и где во всеуслышание провозглашалось, что «человек звучит подло».
Что ж, потомки стали именно такими, за редким исключением, которые она видела на фотографиях в книгах.
Полина не спала всю ночь, лихорадочно скользя по страницам первых двух монографий – было страшно смотреть на собственный портрет в застенках ЧК, истерзанной, но несломленной.
И прочитать о расстреле вместе с другими заложниками – стариками и женщинами, взятыми с казачьих селений для вящей мести атаману Шубину и запугивания казаков.
Что ж – своей цели красные добились – станичники сложили оружие и были истреблены, хотя им обещали помилование. Потом было «расказачивание», и все – исчез целый народ, верой и правдой служивший России. И что осталось в долине, так это поминальные кресты, на одном из которых есть и ее имя, что установили благодарные потомки, оставшиеся верными казачьему долгу.
Пусть немного их, но они есть – и двух она видела здесь, истерзанных и несломленных, уже в этом времени взявших в руки оружие и вступивших без страха в бой. Как она сейчас жалела, что не поговорила с ними, но всей душою надеялась, что судьба предоставит ей такую возможность, а потом и умереть нестрашно, раз так на роду написано.
Женщине казалось, что ночь летит быстро, но она все листала и листала страницы, рассматривая фотографии из будущего. Они ее потрясли до глубины души, и Полина ощутила те же мечтания, что много лет тому назад, когда подружка дала ей почитать захватывающие романы Герберта Уэллса и Жюль Верна, где описывалось будущее.
Тут не романы, а живые люди, сотканные из плоти и крови. Жаль, конечно, что не прочитала книги внимательно, сильно она торопилась – старик Бобков утром должен был увезти их в Зактуй, а потом через горы в Монголию, где их отдать лично в руки атаману Шубину.
И успел выехать – через два часа с Тибельти примчался в Тунку нарочный, сообщивший об уничтожении всего отряда и похищении атаманом столь ценных офицеров, про которых никто, кроме нее, не знал, что они из будущего.
Как она тогда горячо молилась за их спасение!
Внезапно сердечко заколотилось горячо и яростно – а ведь еще ничего не определено. Неужто, имея знания из будущего, вместе с теми, кто ими обладает, нельзя ничего сделать?!
– …Требуется немедленно ввести подвижные части, не менее двух эскадронов кавалерии, дабы иметь возможность для преследования и уничтожения мятежного казачьего отряда есаула Шубина!
Безжалостный голос Либермана вывел ее из размышлений, хотя и так все время пальцы помимо сознания сами печатали текст.
– Еще раз настоятельно требую немедленно принять самые неотложные меры…
Глава девятая. Александр Пасюк
Внутреннее напряжение не схлынуло, наоборот, застыло в тугой комок, что мешал дышать. Нет, он всегда отдавал должное изворотливости Родиона, который мог, если его прижали к стене, ужом наизнанку вывернутся, но избежать наказания.
Сейчас Родион изворачивался как мог и лгал просто натурально. Да что там – великолепно. В какую-то секунду Пасюк сам поверил этим честнейшим глазам типичного интеллигента.
Немножко циничным, но по-детски наивным. Отнесся с пониманием и к его словам с помыслами, столь хорошо ему знакомыми по тем временам заката перестройки и начала строительства светлого капиталистического будущего, с их сакраментальным: «Мы же хотели как лучше, и не наша вина в том, что получилось, как всегда!»
«Вот бедняга, развели его ушлые енисейцы как последнего лоха, а он типа до сих пор не понимает, как это случилось, хотя казаки уже ржут взахлеб, как лошади! А ведь поверили ему, паршивцы этакие, и их есаул тоже, вон даже руку с рукояти шашки убрал…»
На сердце полегчало чуток, ослабило натянутую внутри струны. Родион его намек на тему Васютина и понял правильно, и осуществил верно, найдя нужные слова, взгляды и жесты. И откровенно повезло с этой шашкой, на которую даже несведущие милиционеры в свое время взирали с нездоровым смехом. Что же говорить о настоящих казаках с их любовью, привитой в детстве, к хорошим клинкам.
– Вы знаете, «пра-порщик», что полагается за самозваное ношение офицерских погон теми, кто на них не имеет права? Особенно в военное время и теми, кто на воинскую службу принят?
Жесткий голос Шубина ушатом ледяной воды окатил веселящихся, и все разом смолкли. Атаман же, не дождавшись ответа от растерянно хлопавшего ресницами Родиона, сам так ответил на поставленный вопрос, что Пасюка опять заколотило.
– Неминуемо ждет военно-полевой суд, господин «пра-порщик». Надеюсь, вы догадываетесь, какое решение он примет, если я вас под него отдам?! Или немедленно направлю на станцию Даурия к барону Унгерну, что вот таких лже-офицеров или расстреливает, или чинов лишает, ташуром собственноручно избивая до полусмерти? Это палка такая есть, крепкая, скот монголы подгоняют – любого верблюда переупрямить может!
Родион продолжал непонимающе хлопать ресницами, а Пасюку стало худо, ибо начал догадываться, что сейчас произойдет. Ничего хорошего, конечно, не будет, но всяко намного лучше военно-полевого суда, что действует быстро и безжалостно.
– Благодарите судьбу, что на лжи вас не поймали и не уличили. Если бы вы сказали, что направлены не в дивизионный оркестр, а полковой, то пеняли бы сами на себя, ибо в казачьих полках есть только трубачи. Мы не стрелки, у которых такие оркестры имеются по штату. И то, что вы не казак, то правду сказали.
Есаул при этих словах бросил короткий взгляд на Лифантьева, и Александр понял, что именно тот сдал Родиона с потрохами, но именно к лучшему, как это ни странно.
– Но раз казачью форму по приказу надели, то приписным стали, а потому мы сами можем по своему укладу судить. Верно, станичники, как вы считаете?!
Казаки моментально ответили своему командиру звонкой разноголосицей, всячески демонстрируя свое полное согласие.
– Правильно, господин есаул!
– Верно, вашбродь!
– Любо, батька!
– Правильно атаман наш говорит!
– Вернее быть не могет!
Родион продолжал пребывать в растерянности, не понимая пока, куда клонит Шубин, а Пасюк скривился, как от зубной боли, и сделал нерешительный шажок вперед.
– Андрей Иванович, он одного красноармейца на штык…
– Я знаю! Иначе бы не по нашему укладу судил, собственноручно расстрелял бы к такой-то матери!
Шубин ответил настолько резко, что Пасюк сразу от него отшатнулся, костеря себя за неудачное адвокатство. Действительно – это был самый наилучший выход в сложившейся ситуации.
Атаман тем временем неспешно подошел к побледневшему Родиону и с видимой суровостью в лице, с хрустом сорвал с его плеч погоны, протянув их Лифантьеву со словами:
– Подрежь по краям, чтоб узкими стали, и подшей желтой каймой, иначе по нитям расползутся – а то некоторые не смогут, руки у них из одного места растут. Хоть голова…
Есаул не договорил, а Родион принялся молча разевать рот как рыба, вытащенная на берег. Видимо, до парня только сейчас начало доходить, что вокруг него происходит нечто нехорошее.
– Двадцать плетей! Приказной Лифантьев, раз вы «крестник» их благородия, выполнять приказ!
