Мы поцеловались, не доходя до подъезда её дома сотню шагов.
На улице уже стемнело, и февральские снежинки красиво кружились в свете редких фонарей. Губы у Кристины были мягкие, сладкие, отзывчивые.
— Домой, — сказала она, отстранившись и ухватив меня за руку. — Там тепло и хорошо.
О том, что нужно позвонить к себе домой я вспомнил, когда за окном давно сгустилась московская ночь.
Стараясь не разбудить Кристину, которая спала на моей правой руке, нащупал на прикроватной тумбочке часы, поднёс к глазам. В окно между шторами просачивался свет от уличного фонаря.
Половина двенадцатого.
Вот же ёлки зелёные, мать уже начинает волноваться. Нет, не так. Волнуется она давно, но уже начинает волноваться сильно. Но не потому, что поздно, а потому, что я не позвонил.
Извини, мама, у меня слишком давно не было женщины. Да ещё такой замечательной.
Надо вставать.
Стараясь не разбудить Кристину, постарался высвободить руку.
— Ты куда? — сонно пробормотала она. — Не уходи.
— Домой не позвонил, — сказал я. — Мать с ума сойдёт.
— Телефон в прихожей на стенке.
— Может, лучше с улицы?
— Ещё чего, — она приподнялась на локте. — Тебе что, было плохо со мной?
— С ума сошла, — я наклонился, поцеловал её в тёплый глаз. Ресницы смешно защекотали мои губы. — Ты — лучшая.
— Было с кем сравнить?
— Как тебе сказать…
— Как есть. Но — потом. Сейчас знать ничего не хочу. Иди, звони из прихожей, мне плевать, что соседи тётушке скажут. Да и ей плевать, она всегда будет на моей стороне. И возвращайся скорей. Ночь только начинается, и у меня на тебя большие планы.
— Я быстро.
Поднялся, надел джинсы и рубашку, сунул ноги в тапочки и тихонько вышел в прихожую. Там, на стене, висел телефон, помнивший, вероятно, похороны Сталина.
Я зажёг свет, снял трубку и набрал домашний номер.
На втором гудке трубку сняла мама.
— Алло!
— Мам, это я.
— Ну наконец-то. Ты где, почему не звонил?
— Мам, прости, забыл.
— Работа?
— Нет. Девушка.
Молчание в трубке.
— Мам, — продолжил я. — Всё хорошо, не волнуйся. Я не приду сегодня ночевать.
— Даже так?
— Так получается, мам.
— У тебя точно всё хорошо?
— Просто отлично. Всё, целую вас, завтра увидимся. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, сынок.
Я повесил трубку и пошёл в комнату. Начиналась взрослая жизнь.
[1] реальный случай, происшедший в 1982 году на чемпионате мира в Риме, когда погиб советский фехтовальщик-рапирист Владимир Смирнов.
[2] «Сказка о Тройке», первая публикация в альманахе «Ангара» (1968 год)
Глава тринадцатая
Как снять квартиру в Москве. МАРХИ. Ссора
В марте семьдесят третьего года в третьем номере журнала «Техника молодёжи» вышел мой фантастический рассказ «Экскурсовод» под псевдонимом Казимир Станкевич.
Это был не первый мой опыт публикаций в центральной прессе, но первый — художественно прозы. Даже не думал, что так обрадуюсь. Оказывается, публикация здорово тешит самолюбие. Смотришь на свой рассказ в популярнейшем журнале, тираж которого один миллион шестьсот пятьдесят тысяч экземпляров; представляешь, что его прочтут миллионы людей, — и даже гравигенераторы, которые прямо сейчас устанавливают и испытывают на всевозможной технике, и все остальные достижения как-то блекнут.
Может быть, потому, что достижения эти не совсем твои? Не ты их придумал, не ты изобрёл. Ты только воспользовался теми знаниями, которыми обладал и обладает инженер-пилот Кемрар Гели с планеты Гарад.
Да, воспользовался удачно. Приложил усилия. Прошёл через испытания и трудности. Но тем не менее.
А вот фантастический рассказ «Экскурсовод» в свежем, восхитительно пахнущем типографской краской номере «Техники молодёжи» — твой и только твой. Ты сам его написал, и это исключительно твоё достижение. Гордись.
Я и гордился. Целых два дня. В кругу семьи, перед Петровым с Бошировым (Серёга, экстра-класс, наши поздравления!), Татьяной (Ух ты, ух ты, ух ты! Здорово! Поздравляю! Дай почитать!) и, ясное дело, Кристиной.
После памятной ночи мы успели встретиться ещё дважды на её территории. Затем из Ленинграда вернулась тётка-бабушка, и лафа закончилась.
Никогда не задумывался над тем, как, оказывается, непросто жить в СССР молодым людям, которых физически тянет друг к другу. Влюблённым? Хорошо, пусть будет влюблённым. Неважно. В тех же Штатах полно мотелей и гостиниц на любой кошелёк — снимай номер и пользуйся. В крайнем случае всегда есть заднее сиденье большой американской машины, в которой и так проходит чуть не половина жизни среднего и не очень американца.
Не то в Союзе.
Во-первых, гостиниц мало, а в тех, что есть, имеются проблемы. Даже не потому, что обычно нет номеров (для меня нашёлся бы всегда), а просто — проблемы. Слишком много бдительных глаз и ушей, которых хлебом не корми — дай соблюсти правила социалистической морали и, в случае злостного нарушения оной, — просигнализировать куда надо. Вроде бы наплевать, с меня любой сигнал подобного рода стечёт как с гуся вода, но сам факт неприятен. К тому же слишком много суеты.
Что до машин… Дело даже не в том, что личных автомобилей в СССР на условную тысячу человек населения гораздо меньше, чем в Штатах. Не принято у нас автомобили использовать для любовных утех. Во всяком случае, не как правило. В общем-то понятно, почему. Климат. В России (для всякого штатовца Советский Союз — это Россия) зима полгода. В США — наоборот.
— Хочешь, дадим тебе ключи от конспиративной квартиры? — предложили Петров с Бошировым, когда я обмолвился о своей проблеме. — У нас есть. В том числе и для этого служит.
— Что, вот так прямо официально для этого?
