Толпу как нож сквозь масло периодически прошивают процессии вельмож и отдельные дворяне. Горожане кланяются, в особых случаях падают низ. Об этом их предупреждают специальные гонцы с флагами, которые идут впереди кортежей. Вдоль улиц огромное количество забегаловок и харчевен. Что любопытно, в них сидят исключительно мужчины. Женщины если и появляются на улице (редко), то только в сопровождении мужей, братьев или слуг.
Из Миягава плавно перемещаюсь в район Симабара. Этот квартал полностью отдан на откуп чайным домикам и театрам. Толпа становится еще гуще и я засовываю руки в рукава - не дай бог обворуют. Проститутки-юдзи зазывают клиентов, гейши приветливо машут веерами с верхних балконов домов, актеры кабуки танцуют и поют на входе в балаганы. Если театр Но со стилизованными пантомимами, сценической символикой - зрелище для дворянской элиты, то кабуки - истинно народный театр. Шумный, если не сказать буйный, с грубовато-экзальтированной манерой исполнения. С удивлением замечаю пару мест, которые можно охарактеризовать не иначе как зачатки пип-шоу. Заведение, в котором посетитель за пару монету, может из кабины посмотреть в окошечко на раздевающуюся женщину, примыкают прямо к театрам и, судя по рекламным объявлениям, актрисы в этих "весёлых" домах работают одни и те же.
Какая же все-таки противоречивая, контрастная страна - Япония. Тут и высокая традиция ханами - любование цветущей сакурой (а еще хризантемой, персиком, сливой - есть ритуал для каждого сезона года), и тут же рядом, через улицу продажные женщины задирают кимоно, демонстрирую на потеху публике выбритый лобок. Искусное декоративное садоводство, изумительные миниатюрные бонсаи и рядом с деревцем демонстративно справляет нужду какой-то подросток. Окружающие нет чтобы отвернутся - ждут, когда можно собрать за ним испражнения и удобрить ими этот самый бонсай.
Торжественные храмовые медитации всего в одном квартале сменяются почти открытой торговлей частями тела человека в другом. Ради любопытства захожу в аптеку, предлагающую сушеную печень, желчь пятилетнего ребенка, и куда уж без них - приснопамятные фаланги пальцев. Вокруг начинает увиваться приказчик с крысиной мордочкой и повадками пассивного гомосексуалиста. Втирает про энергию Ци, ритмы Инь-Янь, девять отверстий организма... Стою слушаю, смотрю на банки с заспиртованными уродцами и так мне хочется врезать этому шарлатану из кунсткамеры! Хуже каннибала, ей богу!!
- А вот, господин, обратите внимание! - дергает меня за рукав "канибал" - Жемчужина наших препаратов. Порошок из матки пятнадцатилетней девственницы. Применяется...
Бам, хрясь. Получай, сука, получай. И еще ногами. Черт, гэта мешаются. Скидываю и опять по ребрам. А теперь по голове. И опять по ребрам. Звенят разбивающиеся банки, причитает аптекарь. На его крики сбегается народ. Появляются местные власти. Расталкивая толпу, в аптеку заходит самурай. Выбритый лоб, косичка, но без мечей. За поясом короткая стальная палка с двумя изогнутыми шипами над рукоятью. Местный полицейский - ёрики.
- Прекратить! - самурай ловко ловит меня на замахе и резко выкручивает руку. Зеваки присоединяются, и скоро я лежу на месте аптекаря, плотно связанный по рукам и ногам. Рот заткнут специальным кляпом на завязках.
Ёрики опрашивает свидетелей, после чего тыкает пальцем в двух носильщиков. Те просовывают палку между моих ног и рук, кряхтя, поднимают на плечи и тащат тушку Ёшихиро Сатоми в участок. Вместе с нами топают очевидцы и "пострадавший".
Пока меня несли в полицию, я осознал в какую ловушку сам себя загнал. Признаться, кто я такой? Страшная потеря лица перед всей самурайской элитой. Они и сейчас на меня смотрят как на безродного выскочку. Не дай бог просочится в общество эта история о моих погулянках инкогнито, аресте, суде... Можно сразу делать харакири деревянными палочками для еды. Не говорить ёрики кто я? Еще хуже. Хоть двух мечей у меня нет, бритую голову под париком найдут быстро. Значит самурай. Документов (родовой грамоты) нет. Значит самозванец. Если я правильно помню кодексы Асикага, в которых рылся буквально этим утром, то самозванцев варят живьем в кипятке. И молчать не получится - местные умельцы быстро выбьют показания. Может дать взятку? Скосил взгляд на идущего рядом полицейского. Прямой взгляд, открытое, честное лицо. Моментально отрубит руку, протягивающую мзду. Безвыходная ситуация. Цугцванг.
/ Цугцва?нг (нем. Zugzwang "принуждение к ходу") -- положение в шашках и шахматах, в котором любой ход игрока ведёт к ухудшению его позиции/
Спустя десять минут мы оказались во дворе большого дома. Полицейский уселся на помосте, рядом расположились два писаря. Помощники самурая меня развязали, вынули кляп, поверхностно обхлопали по телу и поставили на колени на белом песке перед помостом. Сзади встал мужчина с палкой-колоткушкой, конец который был обмотан тряпьем. Позади меня столпились свидетели и потерпевший.
- Я досин Оока Тодасука - представился самурай
Ага, если ёрики - это вроде начальника райотдела полиции совмещенного с прокуратурой и судом, то досин - типа старшего оперуполномоченного. Уже легче.
- В отсутствие Мати-бугё провожу дознание по делу избиения аптекаря Китигоро. Назови себя и свой род, незнакомец.
/ Мати-бугё - городской наместник/
И вот что прикажете отвечать? Парик еще на мне, можно подергаться.
- Почему ты молчишь? Одежда на тебе дорогая - нахмурился досин - На руках мозоли от меча. Ты самурай? Отвечай!
- Кто увидит голубого коня - закатывая глаза, начал вещать я - Тот в течение всего года не будет знать ничего плохого и будет счастлив. Потому что конь - солнечное животное!
- Это что еще такое?! - возмутился Тодасука - Имя! Скажи свое имя!
- Ах! Долговечны только корни лилий на склонах дальних распростертых гор - запел в ответ я
- Да, он сумасшедший! - прихлопнул по помосты рукой досин
- Или притворяется, чтобы уйти от наказания - наклонился к оперу один из писцов - Господин Мати-бугё в таких случаях любит применять исидаки - пытку давлением. Вон, у нас и каменные плиты для этого есть.
Я посмотрел вправо и увидел тяжелые гранитные блоки, сложенные пирамидкой. Внутри все похолодело.
- А еще хороша пытка удушением или водой - продолжал громко нашептывать писарь досину. Но я то стою близко и все это слышу!
