Из отеля перехожу через дорогу, чтобы зайти в угловой мини-маркет. Совершенно забыл про этот блокнот; открываю холодильник, наклоняюсь за картонкой молока – и блокнот выпадает у меня из нагрудного кармана. Валяется на полу под лампой дневного света, сам едва ли не бликует, а я себе думаю: надо же, как странно. Наклоняюсь пониже, разглядываю внимательнее, но подбирать не спешу. Обложка действительно гладкая, однако в правом верхнем углу виднеются три меленькие буковки, выведенные от руки. Навскидку – чьи-то инициалы, но чьи – ума не приложу. Вероятно, проще всего было бы полистать эту чертову штуковину – может, найдутся в ней какие-нибудь подсказки, а еще лучше – отнести обратно в гостиницу – и пусть разбираются сами. Но есть в этом блокноте что-то необычное. Смотрю на него – и поеживаюсь. В конце концов поднимаю с пола. Теперь лампа его не освещает, но сам он вроде как светится изнутри. Буковки J. D. S. на глазах делаются выпуклыми, сходят с обложки и зависают в воздухе; тут уж, конечно, у меня пропадает всякая охота совать туда нос. Сую блокнот обратно в карман и направляюсь к кассе.
На улицах, примыкающих к автобусному вокзалу, пульсируют огни. Нью-Йорк – это заведенная до упора механическая игрушка: кружится, кружится, черта с два остановишь. Всюду жуткая грязь, но порой возникает желание вылизать его дочиста, окатить из шланга все автомобильные покрышки, отскоблить прилипшую к тротуарам жвачку, а потом и самому очиститься в струях теплого воздуха, что вырываются из подземки. Как раз такое желание нахлынуло на меня и сейчас, а я стою среди этого бедлама и не могу сообразить, какой мне нужен автобус.
По какой-то причине блокнот этот не дает мне покоя и наводит на безумную мысль: если сесть в автобус, идущий в северном направлении, то мне обязательно выпадет удача. Какая именно, за какие такие заслуги – не имею ни малейшего понятия, но прежде всего надо вернуть блокнот владельцу. Сам не знаю, почему это для меня так важно; втемяшилось – и все тут.
В этом мире для всего есть причина; происходят какие-то события, а ты шагаешь по жизни, ни о чем не догадываясь, потому что не видишь общую картину. Но это и не обязательно: жизнь сама приведет тебя в такие пункты, которые – по какой-то причине – предназначены для тебя одного. Об этом я и веду речь. Думаю, блокнот тоже не без причины оказался у меня в кармане, а причина в том, что мне предначертано его вернуть. Одному богу известно, что там внутри. Может, рецепт лекарства от рака. Я уверен: была бы жива Мэри, блокнот нашла бы она, и уж она бы ни перед чем не остановилась, чтобы вернуть его безымянному владельцу. Это было у нее в крови: во всем видеть смысл, считать себя маленьким кусочком великой мозаики.
У меня еще остаются важные дела. Повидаться с Фиби, повидаться с сыном, сказать им обоим, что я их люблю. Все остальное – ерунда, теперь я это очень хорошо понимаю. Но прежде всего – этот блокнот.
Более других меня привлекает автобус до Бостона. Убеждаюсь, что выбор сделан правильно: салон заполнен лишь наполовину, и я вольготно раскидываюсь на двух сиденьях. Через несколько часов пути выхожу и сразу ощущаю перепад температуры. Воздух тут студенистый и влажный, как открытая устрица, и пробирает до костей. Минут двадцать слоняюсь по автовокзалу, надеясь придумать следующий пункт назначения. Нутром чувствую: надо ехать дальше, это не конец маршрута, – и скоро оказывается, что я прав.
Увидел – и сразу понял: то, что нужно. Название обозначено над лобовым стеклом автобуса печатными белыми буквами, и буквы эти выпуклые, как на обложке блокнота, – разве что слепой не заметит. «Корниш». У этого названия чудной привкус, как у диковинного блюда, но когда распробуешь – самое то.
Опять мчимся к северу; чем дальше, тем сильнее кровоточат деревья. За окном – бойня мертвых листьев, неподвижно и мокро свисающих с крюков в потолке.
Автобусный вокзал в Корнише совсем маленький: стоянка в один ряд да объявление о продаже билетов, прикрепленное над окошком местного почтового отделения. Стою на тротуаре возле этой импровизированной билетной кассы, провожаю глазами автобус и выжидаю еще с минуту, чтобы попривыкнуть к этому городку и не вызвать переполох своим вторжением. По-моему, я сюда вполне удачно вписываюсь, потому что Корниш предстает передо мной городом стариков. Вижу их у почты, вижу их возле церкви, что дальше по улице. С черепашьей скоростью, судорожно вцепившись в баранку, старики разъезжают по Мейн-стрит в длинных, сверкающих автомобилях.
Перехожу на другую сторону и направляюсь к бензоколонке, чтобы взять чего-нибудь попить. В магазинчике пусто, если не считать старика за прилавком.
А вы не здешний, отмечает он, когда я ставлю на прилавок банку кока-колы.
Присматриваюсь к нему, чтобы сообразить, в каком смысле он это сказал, но ответа не нахожу. Физиономия у него непроницаемая, так что понимай, как хочешь.
Верно, говорю. Дело у меня тут.
Сказал – и сам понял, что брякнул не то, прямо как в дешевом боевике: дескать, меня столичная мафия прислала разобраться кое с кем из местных.
Мне в руки, продолжаю, попал некий блокнот – и впервые после захода в мини-маркет извлекаю его из кармана, просто в подтверждение своих слов.
Старик берет его и держит перед глазами на расстоянии вытянутой руки. Щурясь, разглядывает обложку, а потом поспешно возвращает мне блокнот и отпирает кассу.
На что вам это? – мычит он и давит на кнопки сильнее, чем требуется.
Мне уже расхотелось уточнять, что он имеет в виду.
Возможно, между владельцем блокнота и этим стариком тлеет давняя вражда, но я не собираюсь вникать. Моя задача – доставить блокнот по назначению, а потом заняться более важными делами; даже не попрощавшись, ухожу с купленной банкой кока-колы.
Шагаю по центральной улице. В ногах ни слабости, ни усталости, так что немного пройтись – одно удовольствие. Издали замечаю почтовый фургон, припаркованный на обочине; почтальон тащит к одному из домов новенький почтовый ящик и оставляет на крыльце. Он как раз сошел с садовой дорожки на тротуар, когда я поравнялся с его фургоном.
Вы не подскажете, обращаюсь к нему, это в какой стороне? Держу блокнот так, чтобы он видел инициалы.
Информация, конечно, скудная, но хочу верить, он все-таки укажет мне дорогу; так и вышло.
Отчего ж не подсказать, без малейшей заминки отвечает он, стягивает перчатку и указывает, куда мне надо держать путь.
Для почтальона он еще слишком зелен: безусый, лет двадцати от роду. Напоминает меня в том же возрасте – тогда мир был еще открытой книгой. Тогда верилось, что впереди ждут любые свершения, о каких только можно мечтать, будь то полет на Луну или кругосветное плавание в чайной чашке.
