— Жак, скотина! — заорал я. — Убери от меня этого ублюдка!
— Сударррь мой, нырррять не надо-с! — ответил шельма. — Не дайте-с пррропасть божьей тваррри!
— Как же?! Нырять не надо! — завопил я и нырнул.
Я сделал несколько гребков под водой, поднялся на поверхность и вновь превратился в спасательный плотик для кота. Честное слово, его когти успели отрасти как меньшее на вершок.[56]
— Сударррь мой, не надо-с нырррять! Прррошу вас-с! — кричал Лепо.
Не надо нырять! Да у меня и сил-то нырять не осталось! Попробуй-ка поплавай под водой в одежде и сапогах! Я схватил свою доску и лег на нее.
— Жак, кто раскормил этого обормота? В нем веса — два пуда! А может, и все пять!
Кот, убедившись, что я не собираюсь больше погружаться под воду, решил расположиться поудобнее. Он потоптался у меня на спине, словно угнездываясь — по-другому и не скажешь, а затем разлегся на шее коромыслом, устроив голову на левое плечо, а кошачью задницу — на правое. Отрадно было то, что Абрикос перестал царапать голову. Однако в правое плечо он вонзил когти с такой силой, что я запротестовал и, схватив его за лапу, попытался ослабить хватку. В то же мгновение жуткая боль обожгла мой левый глаз. Я не успел разобраться, в чем дело, как вновь получил в глаз кошачьим хвостом.
— Твою мать! — заорал я на все море, поскольку было так больно, что забыл про кулинарные изыски.
Кот ударил меня хвостом в третий раз, но я успел зажмуриться, и он просто стегнул меня по лицу.
— Каналья! — заорал я.
— Барррин! Что случилось-с?
— Этот мерзкий кот бьет меня хвостом! — крикнул я.
— Сударррь, не серррдите киску! — посоветовал мне подлый французишка.
— Что?! — взревел я.
— Кошки стучат-с хвостами-с, когда серррдятся! Вы его не серррдите, сударррь мой, он-с и не будет-с вас хлестать!
Ага, значит, не сердить его! Ну и наглость! Эдак, если терпеть кошачьи выходки, он вообще на шею сядет! Вернее, уже сел. Я решил не поддаваться на котовые провокации и еще раз ушел под воду. Как только я вынырнул, Абрикос немедленно взгромоздился на мою голову и впился в нее когтями.
— Сударррь мой, не серррдите киску! — послышался голос французишки.
Стиснув зубы, я стучал ногами по воде. Кот сердито урчал. С берега палили пушки. По лицу стекала кровь.
— Жак, скотина! — выкрикнул я. — Эта тварь разодрала в кровь мое лицо!
— Сударррь мой, прррошу вас-с…
— Ты понимаешь, что меня сожрут акулы?! — перебил я шельму.
Каналья ничего не ответил. Должно быть, горло перехватило от жалости.
— Жак, кот пойдет на закуску! — утешил я его.
Мне повезло, пытка котом длилась не до самого берега. Когда Брюс обгонял нас на плоту, Абрикос перебрался под бок к старику-incroyables.
От пристани навстречу нам отправились катера. Нас всех подобрали из воды. Не обошлось без казуса: наши спасатели оторвали воротник от кафтана, пожалованного мне господином Швабриным. Как-то не везло мне в последнее время с воротниками. Я оказался на одном борту с канальей, эльфийкой и корриганом. Двое матросов — оба голубоглазые блондины — управляли катером. Мадлен тряслась мелкой дрожью. Лепо прижимал ее к себе, мосье Дюпар держал девушку за руку.
— Все те же, но без кота, — промолвил я.
— Добро пожаловать в Меербург! — воскликнули наши спасители — получилось у них хором, отчего они громко загоготали.
Говорили они по-немецки.
— Что, попали в веселую переделку? — спросил один из наших спасителей.
Если б он знал, насколько был прав.
— Вам посчастливилось, что корабль выгнало к берегу. Некоторые погибают…
— Это не нам посчастливилось, а хатифнаттам не повезло, — гордо заявил мосье Дюпар, он безукоризненно изъяснялся на немецком языке.
— Да уж, — протянул матрос и оглянулся на флейт.
Мы достигли берега и оттуда наблюдали, как тонула полыхавшая в огне «Эмералд Джейн». Спасшиеся матросы смотрели в море и не могли оторваться от печального зрелища. Все мы были насквозь мокрыми. По лицам англичан ручьями стекала вода, и я подозревал, что вперемешку со слезами.
Нас ждал сюрприз. Старик-incroyables вновь всех удивил.
— Где паралитик? — спросил господин Швабрин.
— И правда — где старик-incroyables? — изумился я.
— Сэр, вы не поверите! — воскликнул Брюс. — Как только плот причалил к пристани, этот старикашка вскочил и убежал!
У Федора от изумления отвисла челюсть. Алексей Иванович остался невозмутим.
— Провел он нас, — произнес господин Швабрин. — Ловко провел.
— Мутный фраер! В бакланах оставил нас! Надо было пером под ребро и за борт! — процедил Федор.
— Может, и мутный, — задумчиво промолвил Алексей Иванович. — Но где-то прошел нашу школу. Как вы его назвали — старик-анкрояблз? — спросил меня господин Швабрин.
— Ну, его белый фрак с зеленым воротником, красный жилет и желтые брюки, да еще эта шляпа, — ответил я. — Он разоделся как incroyables. Лично мне наплевать на него. Главное, чтоб на глаза мне не попадался.
Рядом со мною раздались странные звуки — словно кто-то быстро-быстро перелистывал бесконечную книгу. Источником необычного шума оказался Абрикос, который, к сожалению, не удрал вслед за своим придурковатым хозяином. Отряхиваясь, кот превратился в огненный шар. Пока мы плыли к берегу, я мечтал о том, что, оказавшись на суше, первым делом отпинаю животное ногами. Но сейчас больше всего походил кот на солнышко, скатившееся на землю. И как-то нога не поднималась шпынять светило.
— Абрррикос, Абрррикошечка, Абрррикисочка! — подлый французишка с сюсюканьем наклонился к коту.
Мадлен следила за тонувшим флейтом. Я не удержался и наградил тумаком каналью.
— Сударррь мой, что ж это вы делаете?! — вскрикнул он.
Эльфийка посмотрела на меня с подозрением. Я пожал плечами.
— Маркиз де Ментье! — вдруг воскликнул кто-то.
Мы обернулись и увидели господина в белом мундире, направлявшегося к нам в сопровождении многочисленной свиты. Его лицо показалось мне знакомым, но я так и не смог его вспомнить. Видимо, сказывалось действие воды забвения.
— Кто это? — невольно сорвалось с моих уст, да еще и по-немецки, — быстро же я проникся окружающей атмосферой.
— Как — кто? — откликнулся кто-то из местных жителей, стоявший рядом. — Это барон фон Бремборт, наш бургомистр.
Итак, он оказался бургомистром, а маркизом де Ментье оказался граф Дементьев, то есть я. Ну да, помнится, папенька что-то говорил по этому поводу.
Бургомистр обнял меня за плечи, и кажется, если бы не боялся промокнуть, и вовсе удушил бы в объятиях.
— Маркиз, маркиз, — приговаривал он. — Ты вернулся, дружище! Это замечательно!
— Господин бургомистр! Господин бургомистр! Очень рад видеть вас! — произнес я, похлопав его по спине.
А что еще я должен был сказать?!
— Мартин! Серж, для тебя я просто Мартин! Мы же пили на брудершафт! — поправил меня фон Бремборт.
Послышался топот. Я поднял голову и увидел, что верхом на лошадях к нам направляются… русские гусары. Это были офицеры Марьинского полка. Того самого полка, что считался пропавшим без вести на западном фронте. Того самого полка, в котором служил и ваш покорный слуга. Того самого полка, из которого я ушел в отставку в чине поручика сразу же после взятия Измаила. Всадников было трое, два лейтенанта и подполковник. Подполковник, которого я знавал еще подпоручиком. Сашка Половецкий был на редкость жизнерадостным человеком, которого в любое время распирало от хохота. И это свойство его характера представлялось крайне странным, потому что насколько он был веселым человеком, настолько же и невезучим. Он шагу не мог ступить, чтобы с ним не приключилось какой-нибудь неприятности, и рта не мог раскрыть, чтобы при этом не засмеяться. Помню, во время учений перед взятием Измаила свалился Половецкий мертвецки пьяный перед шатром князя Дурова, командовавшего Марьинским гусарским полком. Ночью Сашка проснулся и решил малую нужду справить, да спросонок-то не разобрал, что находится под открытым небом. Он встал, раздвинул полы шатра, просунул между ними соответствующую часть тела и помочился. Афанасий Федорович в темноте не разглядел ничего и решил, что пошел дождь и его водяные струи через дырку в брезенте очень удачно ударили прямо в лицо маркитантки, которой князь попользовался и которую как раз искал повод выгнать. И все бы обошлось, если б Половецкий держал рот на замке. Так нет же, он начал размышлять вслух.
— А не справить ли мне и большую нужду? Хы-хы-хы! Или уж до утра потерпеть?
Удивительно было то, что он вообще дожил до утра. Но еще удивительнее было то, что князь Дуров простил его. Не скоро, правда. До самого штурма Измаила Половецкий ходил как в воду опущенный. Он полагал, что его карьере пришел конец и думал о том, как прокормит жену и троих детишек. Мы все сочувствовали ему. Но после взятия Измаила инцидент забыли, а карьера Половецкого резко пошла в гору.
