Кагул
— Ваше величество! Государь, очнитесь!
Голос генерала Румянцева проник сквозь густую пелену, разорвав в ней дырку, и душа потянулась к свету, к свету. Веки наконец стали повиноваться, и Петр, хоть с немалым трудом, приоткрыл их и искренне удивился — боль, терзавшая тело, раскалывающая ему голову, почти исчезла. Так, саднило немного, но то было даже несколько приятно: болит, значит, все на месте, ничего не лишился и, следовательно, заживет.
Только слабость осталась во всем теле, да зверски хотелось есть, будто весь великий пост одними сухариками питался. И пить…
— Крови много потерял! — поставил сам себе диагноз Петр и, сделав над собою отчаянное усилие, полностью открыл глаза. Полог шатра был подсвечен розовым светом восходящего солнца, и это почему-то сразу принесло облегчение. Новый день — он завсегда радует.
— Государь! — Генерал Румянцев наклонился над ним. На встревоженном, осунувшемся лице выделялись глаза, пронзительные и уставшие. — Халиль-паша прислал парламентеров, ваше величество. Я жду вашего решения, государь!
— Какого? — еле вымолвил Петр, ворочая сухим языком.
— Вы приказали уничтожать турок беспощадно, ваше императорское величество! Лагерь же не штурмовать, а только бомбардировать и жечь… — он замялся. — Но это парламентеры — они неприкосновенны… Или прикажете убить?!
«Что же я творю, песий сын?! Дорвался до власти, и кровь потоками лить стало нравиться?! Они хоть и турки, но солдаты. Господи! Я же ведь приказал даже раненых добивать!»
Отчаяние от осознания того, что он натворил прошлым вечером, ожгло Петра, и он вспомнил свой ночной разговор во сне до малейшего слова. Будто сила налила его мышцы — он резко присел на походной койке, смахнув со стульчика лекарские банки-склянки.
— Остановить резню, генерал! Гудовича этим я не верну! — Петр скривился от боли. — Прекратить обстрел! Парламентерам скажи — пусть сложат оружие немедленно, тогда начнем переговоры! Под угрозой полного истребления! Так и скажи…
Голова чуть закружилась, то ли от слабости, то ли от рывка. Петр чуть посидел, закрыв глаза. Вскоре отпустило, стало намного легче. Он слышал рядом дыхание Румянцева — генерал не уходил, ждал, когда императору станет чуть легче.
— Дайте папиросу, — тихо попросил Петр, не открывая глаз. Вскоре в его пальцы ткнулся картонный мундштук, и он сразу затянулся — первая затяжка оказалась сладостной. В голове прояснилось, и Петр жадно, в полную грудь, высмолил всю папиросу, бросив окурок в сторону, и только теперь снова открыл глаза.
Народу в шатре прибавилось — кроме генерала, рядом крутился Нарцисс, пристально смотрел лекарь, обеспокоенно — Рейстер в изодранном егерском мундире, белело чего-то ждущее лицо адъютанта Неелова да ободряюще взирал на него верный Денисов.
— Что смотрите? — недовольно буркнул Петр, обнаружив, что сидит на кровати почти голым. Почти, если не считать многочисленных повязок с кровавыми пятнышками, что облепили тело.
«Так-с! Бедро и нога, предплечье правой и локоть левой руки, плечо, живот и вроде бы еще и спина — под лопатками тянет болью. Плюс голову мою буйную сильно обработали, хорошо, что каска спасла. Вывод? На хрена царю в драку лезть, так и убить могут! Пророчество — пророчеством, но реформы надо до конца доделать. Все! Отныне от любой драки в стороне стоять буду! С меня хватит! Навоевался!»
Петру захотелось снова курить, и он щелкнул пальцами. Нарцисс за годы понимал все его жесты, и через несколько секунд Петр дымил очередной папиросой, хотя десятки раз давал себе зарок никогда не курить натощак, но недаром говорят, что привычка — вторая натура.
— Так, генерал! — Мысли прояснились, и он опять заговорил с Румянцевым. — Говорить я буду только с Халиль-пашой! Через час! Турок разоружить, но в лагерь не входить. Трофеи собрать, раненым оказать помощь. Наших похоронить с почестями, а турки пусть своих мертвяков сами обхаживают. Да, вот еще что, совсем из головы вылетело. Что туркам амба, это я понял, но каковы наши потери?
— Относительно небольшие. Турок и татар положили тысяч сорок, может и больше. Сейчас невозможно подсчитать! А у нас и тысячи убитых не наберется, до трех тысяч всего ранено. Половина всех убитых на Апшеронский полк приходится — вы сами знаете почему, государь.
— До каре добежали янычары, даже «барабанки» их не остановили! Худо, что много опытных солдат полегло. Почти тысяча солдат погибла, три ранено — две бригады потеряли. Две бригады! — Петр яростно буравил взглядом Румянцева. — А это недопустимые потери, генерал! Русская кровь не водица, чтоб впустую ею землю поливать!
Гневная вспышка императора всех потрясла, радость от невиданной победы моментально погасла, словно холодом всех обдало. Присутствующие с испугом смотрели на Петра, боясь сказать слово в оправдание.
— Отправьте нарочных — оповестите Миниха о победе. И Долгорукова. Пусть князь идет к фельдмаршалу со всеми войсками. Нужно штурмовать Перекоп и брать Крым. Немедленно, еще до августа! И с Очаковом пусть поторапливается, он как заноза в заднице!
Петр утомленно упал на подушки — вспышка его обессилила.
— Я немедленно отправлю гонцов… — произнес Румянцев и выжидающе посмотрел на Петра, может, император еще отдаст какой-либо приказ.
— Идите, генерал! И чтоб Халиль-паша был у меня в шатре через час, Петр Александрович!
— Есть, ваше императорское величество! — Румянцев четко козырнул, приложив ладонь к каске, повернулся и стремительно вышел. За пологом шатра тут же загремел его зычный и гневный голос — генерал принялся раздавать распоряжения.
— Что уставились? Нагого царя не видели? — грубовато спросил Петр у собравшихся. — Или дел у вас нет, господа?! Так найду! Идите!
Офицеров словно вымело на улицу, остались только лейб-медик и арап. Первый кинулся поправлять повязки, а второй раскурил папиросу, стараясь хоть так немного успокоить своего раненого господина.
— Спасибо, Нарцисс, — такие слова Петр редко говорил ему, считая, что нечего верного слугу баловать. Но сейчас сказал — арап весь засиял от радости, оскалился белозубой улыбкой. — Принесите поесть чего-нибудь… И попить…
— Есть чудное красное вино, государь. — Медик извлек откуда-то вместительную кружку и поднес ее к губам.
— Да не пои ты меня, сам справлюсь!
Петр забрал посудину, посмотрел на рубиновую влагу. Понюхал — пахло приятно, и приложился, глотая терпкую жидкость. Пошло хорошо, он все пил и пил, не мог оторваться, вино текло по подбородку, окрашивая в красный цвет наложенные повязки.
— Чудо, а не вино! — кое-как проговорил и, прикинув емкость, понял, что за раз выпил привычный, по тому, студенческому времени «огнетушитель», 0,8 литра в просторечии.
— Ни хрена себе, я таких подвигов в винопитии никогда не совершал! — только и пробормотал себе под нос Петр.
— Так это не вино для вас, а лекарство, государь! — лекарь склонился в почтительном поклоне.
— Понятно! Так, отставить жрать! Нарцисс. — Арап уже накрывал столик дымящимися кушаньями, но Петру захотелось немедленно выйти на солнышко, погреться. — Помогите встать, воздухом подышать хочу!
Он попытался встать, но силенок было маловато. Однако эскулап с арапом тут же его подхватили и бережно поставили на ноги. От одежды Петр отмахнулся и, как был, в бинтах и обрезанных подштанниках, гордо, отказавшись от помощи, качаясь на слабых ногах, пошел к пологу, который тут же отдернул Нарцисс.
— Ох, как хорошо здесь, мать моя женщина! — только и сказал, с облегчением усаживаясь на вынесенный Нарциссом стульчик. Огляделся — в наскоро разбитом русском лагере солдаты отдыхали и завтракали. Щедро лилось вино с водкой — таков обычай, ведь после боя служивым надо хорошо расслабиться. Отменять его Петр не стал, сам таким же был, только отцы-командиры о мелких солдатских радостях не думали. Оттого в Афгане чилимы в ходу были, ну, иной раз и «откатуха», изредка спирт. Хорошо, что с табаком нормально было, хотя и с перебоями.
Петр задумался, вспоминая прошлое, и не заметил, как кругом воцарилась полная тишина. Голоса смолкли, солдаты и казаки перестали есть, повскакивали и окружили плотным полукругом, очумело смотря на него, а потом дружно бухнулись на колени. Этот стук и вернул к действительности Петра.
— Вы чего, ребята? — только и пробормотал он, глядя на коленопреклоненных служивых, уловив их благоговейные взгляды, и понял, хрипло рассмеявшись, — слишком щедро окропил он «красненьким» свои повязки…
Коринф
— Михаил Илларионович! Турки идут!
Молоденький подпоручик лихо осадил лошадь и спрыгнул с седла перед чуть более старшим по возрасту майором Голенищевым-Кутузовым. Тот как раз завтракал привычными для здешних мест солеными оливками с куском ячменной лепешки.
