Я услышал, что меня кто-то окликнул по имени:
— …Антон, Антон! Ты что, оглох, что ли?
Поворачиваюсь. Ба, да это же Казачина! «Главвсехнахренподрывтрест» собственной персоной.
— Да, Ваня. Что случилось?
— Отойдем на минутку, разговор есть.
— Секунду… Так, всем отдыхать пять минут. Советую лечь на спину, а ноги разместить так, чтобы они выше головы были. И не курить!
Отойдя на пяток метров, мы уселись на теплую землю.
— Ну, с чем пожаловал?
— Тох, ты только не обижайся, но я вчера схитрил.
— ?
— Ну, когда фугас испытывали.
— И в чем же хитрость была?
— Я пороха не досыпал. Точнее, оставил только треть от нормального заряда.
— А почему?
— Гильзу на полном в пыль разнесет, и на трети заряда видел, как ее разворотило.
— Так на что мне обижаться-то? Ты же для дела. Кстати, а если заряд прикапывать, как, эффективнее будет?
— Да. Точно эффективнее.
Я почесал затылок, а потом выдал на-гора еще одну «гениальную» идею:
— Вань, а я придумал, как нам электровоспламенители сэкономить. Только ты не отвергай ее сразу. Обдумай, ладно?
— Ну, давай, высказывай!
Я подобрал щепочку и начал чертить:
— Вот, смотри… Берем несколько наших зарядов и заклиниваем их в бревне… Или зажимаем между двумя бревнами. Это поможет от преждевременного разрыва?
— Может и помочь. Смотря чем зажимать будем…
— Веревочной скруткой. Или проволокой. Дальше слушай. Вот здесь крепим электровоспламенитель, а от него делаем дорожки из смеси смолы и пороха. Его у нас, как я понимаю, теперь — хоть на зиму заготавливай?
— Интересная идея. Пойду проверю. Может и сработать.
— А ты вообще зачем подходил?
— Так, извиниться хотел.
Я уставился на Казачину:
— Извиниться? Ну ты, брат, даешь! Но спасибо! Мне приятно.
— Да не за что… Тош, я еще тебя попросить хотел…
— Ну?
— Ты меня отдельно не поучишь? — Я вспомнил, что еще там, в нашем времени Ваня собирался прийти, поучиться, но все как-то у него не складывалось.
— Вань, о чем разговор? Конечно, поучу.
— А то знаешь, хочется соответствовать высокому званию советского «сверхдиверсанта»… — И Ванька лукаво улыбнулся.
Я дружески ткнул его кулаком в плечо:
— Заметано. Через неделю будешь кирпичную стену с одного удара разваливать. Головой. Причем независимо от твоего согласия.
Отсмеявшись, мы разошлись по своим делам: я — к своим «баранам», а Казачина пошел экспериментировать со смолой и порохом.
* * *
Погоняв «курсантов» еще с полчасика, я объявил об окончании занятия. В быстром темпе выдал персональные рекомендации каждому и, довольный собой, направился к командиру с целью получения дальнейших указаний.
Идя по полю, я обратил внимание, что неприятный запах, в самом начале чуть не вырубивший нас, стал менее заметным, хотя, может, мы просто привыкли к нему. А может, то, что мы похоронили погибших, позволило лесному ветерку немного «проветрить» поляну? Размышления о запахах натолкнули меня на мысль, что неплохо бы устроить банно-прачечный день, а то вот уже четверо суток — это с учетом поездки в Минск на поезде и подготовки к игре, — без душа и ванны! И тут я вспомнил то важное, что забыл утром…
«Гиммлер! Твою мать! Через месяц в Минск приедет Генрих Гиммлер. Рейхсфюрер СС будет инспектировать лагерь военнопленных и минское гетто!» — Я читал об этом в какой-то книге за несколько месяцев до приснопамятной поездки в Минск.
Как ужаленный я рванул к командиру.
— Как позанимались? Не сильно бойца помял?
— Саш, не время. Это позже… Я что вспомнил-то! Четырнадцатого, а может, и пятнадцатого августа в Минск приедет Гиммлер!
Саня даже рот раскрыл от неожиданности.
— Бродяга, ко мне! — закрыв рот, рявкнул он. Все-таки реакции и скорости мышления командира и молодые должны завидовать!
Шура-Два нарисовался буквально через пару минут.
— Так, — взял быка за рога Фермер, — ты представляешь, что этот разгильдяй начитанный только что вспомнил?
— Нет, откуда?
— В Минск. Приедет. Гиммлер! — раздельно произнес командир.
— Еп… А не зря мы поутру про индивидуальный террор говорили, не зря!
И, повернувшись ко мне, Бродяга спросил:
— Когда? На сколько?
— То ли четырнадцатого, то ли пятнадцатого августа… — неуверенно ответил я. — Он там какую-то айнзацкомманду инспектировать должен…
— Месяц на подготовку. Нормально.
Фермер задумчиво поскреб заросший подбородок, а потом произнес:
— Так, в течение следующей недели проводим серию диверсий, смещаясь вдоль шоссе на восток, потом делаем крюк и идем на Минск.
— А зачем диверсии-то на шоссе устраивать? — не понял я.
— А мы возможных «кураторов» отвлечем, — пояснил Бродяга.
— Да какие, на фиг, «кураторы»?! Кто о нас знает? Кому мы тут нужны?
— Ты, Тоха, немцев не недооценивай! Они педанты еще те. Это пока за нас не взялись, поскольку мы — «чокнутая бабуся».[42] Но будь уверен, если мы маху дадим, прилетит нам столько, что и поднять не сможем.
Появившаяся перед нами цель и пугала, и манила одновременно. С одной стороны, Генрих Гиммлер однозначно заслуживал смерти, ведь концлагеря уже работали, а наших советских людей расстреливали на обочинах дорог. К тому же гибель третьего, а то и второго человека в реальной иерархии рейха могла заставить припадочного фюрера заметаться и наделать кучу ошибок, вроде отзыва частей с фронта для чистки тылов.
С другой стороны, были, как это ни странно, аргументы и против: маниакальное упорство, с которым Гиммлер создавал боевые части СС, лишало вермахт довольно значительной части качественных призывников, а вооружение этих частей «второсортицей» разгружало оружейные заводы Германии для производства оружия «первой», так сказать, очереди.
Хотя, побоку экономику, за одно только введение «газенвагенов» и приказ о перепрофилировании части лагерей из концентрационных в «лагеря смерти» эту тварь на куски порезать надо.
«Так, что я помню об этом визите?» — задал я сам себе главный вопрос. «Практически ничего!» — тут же пришел ответ от сознания. Но при этом мне вспомнилась одна нехитрая методика по активизации подсознания, которую я частенько применяю, когда потеряю какую-нибудь вещь дома. Смысл в том, чтобы не сосредотачиваться на поисках предмета, а позволить разуму «скользить» от одной вещи к другой. То есть вместо лихорадочного перерывания книжных шкафов и тумбочек я спокойно брожу по квартире и позволяю телу делать неосознанные движения. Обычно через пять минут руки сами открывают нужную дверцу или, приподняв какую-нибудь газету, находят ту самую вещь. Аналогично, когда кто-нибудь из моих друзей при метании в мишень теряет в густом подлеске нож, я вместо судорожного вытаптывания травы просто иду в направлении броска и, как бы машинально, поднимаю «потеряшку» с земли. Конечно, потом, при анализе, я понимаю, что здесь вот веточка была надломлена, а здесь на коре след от отскочившего ножа остался, но картинка обычно возникает сама собой, не разбиваясь на детали. Эта методика, которую мне «показал» один из моих наставников, здорово выручала меня, когда я учился на химфаке одного из вузов — сложные формулы органических соединений я запоминал целиком, а не вычерчивал, высунув язык и скрипя мозгами.
Вот и здесь, я присел в тенечке и бездумно уставился на бегущие в небе облака…
«Минский… аэродром… Кубе…» — всплыло в голове через какое-то время. Потом появилось еще несколько слов: «Юбилейная площадь», «гетто», «сто тысяч»…
Вскочив, я направился на поиски Дымова. Сержанта я нашел сидящим под «оружейным» тентом в компании Алика и Трошина. Совместными усилиями они пытались разобрать чешский ручной пулемет. И, судя по количеству деталей, лежащих на коврике, и отсутствию мата, получалось это у них неплохо.
— Зельц, дело к тебе есть, да и к тебе, Вячеслав, — тоже… — начал я без лишних предисловий.
Дымов попытался вскочить прямо под тентом, так что чуть не сорвал его с растяжек. «Да, здорово его Бродяга „накачал“!» — подумал я и продолжил:
— Вы, друзья мои, как, в Минске хорошо ориентируетесь?
— Не очень. Бывал пару раз, — ответил Зельц.
— А ты? — повторно поинтересовался я у Трошина.
Тот задумчиво посмотрел на меня. Потом ответил:
— В тридцать шестом почти месяц прожил. Мы тогда приезжали опытом обмениваться. Ну, и после, перед самой войной уже, — неделю.
— Великолепно! То есть город знаешь?
— Ну, не так чтобы очень хорошо… — замялся он.
— Район Оперного театра знаешь?
— Если новое здание, то видел как раз перед войной. Его ведь только в тридцать девятом построили.
— А какое от этого театра расстояние до аэродрома?
