- Вы готовы, барон, к этому? - в глазах Николая все-таки зажглась надежда. Маннергейм говорил так уверенно, так дерзновенно, что императору вспомнилась речь Петра Аркадьевича. И его слова: "Не запугаете!".
- Да, Ваше Величество, мое сердце велит мне служить Вам так, как это будет наилучше всего! - в голосе Маннергейма пробился "германский" акцент от волнения, да и фразу он построил не по всем правилам русского языка. Но Никола даже не заметил этого. Наконец-то император почувствовал, что хоть кто-то готов действовать в атмосфере всеобщей апатии и фатализма.
Николай Николаевич Романов с самого утра был сам не свой. Ему снова предложили подумать над тем, хочет ли он в случае беспорядков в столице принять "экстраординарные полномочия". Это, конечно, было очень заманчиво. К тому же предлагали "друзья" из лож. Николай еще в пятнадцатом году мог получить в свои руки власть, тени все сгущались над его племянником, министры вот-вот должны были начать активные шаги…И племяша сместил его с поста Главковерха! Никки был совсем не дурак, он чувствовал, что трон начинает шататься, и крики "либеральной общественности", звучавшие все громче и истеричней призывавших вернуть Великого князя на место. Но прошло время - прошло и возмущение. Во всяком случае, "общественность" примолкла. И вот вновь предлагает Николаю Николаевичу повторить неудавшуюся попытку. Заманчиво, очень заманчиво. Но нужно думать, все так неопределенно, нужно время, нужна уверенность в том, что Никки не выкинет что-нибудь, как полтора года назад. Нужно решить, нужно больше информации. Да и поточней должны быть предложения.
А Николай Николаевич Юденич смотрел на метания Великого князя, смотрел - и вспоминал строки письма Кирилла Владимировича. Очень многое, что он там написал, уже сбылось. Конечно, это и не могло значить, что и остальное исполнится "как по нотам" - но с тем же успехом предсказанные Кириллом события могли сбыться. Юденич в самом деле не знал, как же ему поступить, если "буря" придет…
Александр Васильевич Колчак только что вернулся в свою каюту из казарм частей, что должны были участвовать в Босфорской операции. Затем разузнал о состоянии четырех запасных полков в Одессе. Правда, они были невероятно раздуты: в ротах по две-три тысячи человек и всего двадцать-тридцать младших офицеров. Большинство из них было командировано как знающих турецкий язык, во множестве собрали армян. Остальным же приходилось учить азы языка, грамматику, что было все-таки сложно.
Адмирал сел за книгу об истории Турции - практически сразу закрыл. Мысли метались, возвращаясь то к Босфорскому десанту в Зунгулаки, то к письмам Кирилла Владимировича, то к слухам из Петрограда. В столице люди ожидали революции, ожидали - и ничего хотели предпринимать. Да, нынешний режим вряд ли заслуживал всенародной поддержки, но все-таки офицеры и солдаты дали присягу! Почему они только ждут, но ничего не делают? Это же измена, измена присяге! Колчак не хотел верить, что никто ничего не желает делать. А что будет, если начнется хаос? Будет то, о чем писал Кирилл Владимирович Романов. Скоро и вправду должно начаться. Что ж, Александр Васильевич был готов. Он знал, что следует сделать…
Петроград встретил Сизова еще недружелюбней, чем Москва. На лицах людей, как и на небе, ничего кроме серости и хмари не отражалось. Народ устал от тягучей атмосферы ожидания катастрофы, многие в верхах уже твердили, что висеть им на фонарях.
Кирилл глубоко вздохнул. Сделано был много, еще не сделано - намного больше. А времени уже не было. Начиналось утро восемнадцатого февраля…
Кирилл Владимирович, смешно потирая руки, смотрел из окна Адмиралтейства на покрытый коркой льда канал. Вскоре все это должно было растаять, превратиться в серую массу грязи и мусора. Сизов усмехнулся сравнению погоды и предстоящих событий. Проехал автомобильный экипаж. Отчего-то потянуло на волю, на простор шоссейной дороги, и чтобы ветер бил в лицо и развевался шарф за спиной. Захотелось встретиться с любимой Даки и детьми… Но Кирилл еще три дня назад отправил их в Финляндию, на дачу. Карл обещал присмотреть за его семьей.
Карл Маннергейм… Сизов не ожидал, что так легко найдет общий язык со шведом, кавалером всех орденов империи и будущим руководителем финской армии, что дважды будет воевать с Россией. Все-таки судьба - интересная штука. Барон показался Кириллу человеком слова и дела. В его глазах сверкала уверенность в себе и решимость сделать все "как надо и в лучшем виде". С гордо поднятой головой Карл поклялся в том, что первым примет на себя любой удар, что будет грозить империи и Романовым, в том числе и семье Кирилла. Сизов не менее получаса беседовал с Маннергеймом. А до этого в два раза большее количество времени потратил на то, чтобы оторваться от слежки Охранки. Избавиться от "хвоста" удавалось едва ли не сложнее, чем в той, советской жизни Кирилла. Сизов невольно отдал должное выучке агентов Третьего отделения. А еще он не мог понять, какой же дурак мог решиться избавиться от таких опытных и верных стране людей. Сначала уничтожали, потом использовали, а потом добивали тех, кто еще остался в стране. "Россия, как ты еще существуешь-то на карте мира, когда что ни век, то кровавая баня и разрушение в считанные минуты построенного трудом многих и многих поколений?" - пронеслось в голове у Сизова, когда он указывал извозчику, на какие улицы следует свернуть. Лихач даже вслух не раз помянул сумасшедшего барина, заставлявшего петлять карету по Петрограду не хуже, чем еду по животу с похмелья.
А затем "барин" потребовал отвезти его к дому, вокруг которого ходил огромный ворох самых неприятных слухов. Приличные люди старались его обходить стороной, обитателям руку не подавать и знакомств с ними не заводить. Извозчик даже сплюнул при упоминании этого адреса. Но делать нечего, поехал: "Деньга-то плочена". И немалая деньга, между прочим, за такую можно и в геенну съездить, только б дорогу кто обратно показал да лошадям корма задал.
Там Сизов пробыл совсем недолго, лишь упомянул одного человека, про которого ходят самые разные слухи. "Вы, надеюсь, понимаете, что лучше его на время взять для допросов. Он слишком много зла может сделать в эти дни. Беретесь? Благодарю, да, все под мою ответственность".
А потом махнули к Адмиралтейству. Кирилл замечал на лицах людей (в основном это были рабочие) нервозность и озлобленность. К тому же на завтрашний день социалисты планировали очередную забастовку, так, обычную, плановую в честь женского дня. Сизов и сам напрягся: именно завтра все должно было начаться. А в городе уже третий день были перебои с продовольствием. Хотя Кирилл лично видел, как протухшие мясные туши вывозятся на мусорки. Еда была. Не было только людей, которые бы организовали снабжение. Точнее. Даже люди были, но с ними уже поговорили и план Керенского, Гучкова и Львова по созданию напряженной обстановки начал действовать.
