Ветер нес рваные тучи с плоской вершины Монте Пеллигрино, поднимавшейся над портом. Горлицы, устроившиеся на крыше, переступали лапами и тревожно ворковали. Ветер ерошил их сизые перышки, теребил кроны пальм и взвихрял столбики пыли, в которых плясали сухие листья розовых кустов. Ветер совсем уж приноровился оборвать последний цветок с верхней ветки граната, но тут его опередили. Рука, изуродованная струпом недавней раны, протянулась, погладила нежные лепестки — и вот цветок уже надежно зажат в тонких, но сильных пальцах.
Томас внимательно осмотрел свою добычу, понюхал — цветок пах пылью — и оглянулся на резную решетку в окнах харамлика. Затем перевел взгляд на дверь. Дверь отворилась. Обиженный ветер сердито взвыл и накинулся на девушку с кувшином в руках, показавшуюся на пороге. Лицо девушки, хорошенькое и смуглое, не было прикрыто вуалью, чем ветер немедленно и воспользовался. Он швырнул целую пригоршню сора в вишневые, широко распахнутые глаза. Девушка ойкнула и прикрыла глаза ладонью. Прижимая к груди кувшин, рабыня поспешно побежала через двор. Под полой коротковатой рубашки мелькали изящные щиколотки, обтянутые шелковыми шальварами. Должно быть, шальвары подарила ей сама госпожа — ведь девушка была ее личной и любимой служанкой.
Как бы ни спешила красавица, она все же не смогла удержаться — и, по всегдашнему своему обычаю, кинула взгляд на созревающие плоды граната. Поэтому не сразу заметила, что дорогу ей заступил один из рабов. Заметив, недовольно сморщила тонкий носик и шагнула в сторону, желая обойти наглеца. Каково же было ее изумление, когда раб, ничуть не смутившись, широко улыбнулся и протянул ей алый, такой яркий в этом осеннем дворе цветок. Красавица замерла, изумленно приоткрыв рот. Никто из слуг не позволял себе подобного! Вероятно, следовало хорошенько его отчитать или вообще закричать. Девушка беспомощно оглянулась. Во дворе не было никого, кроме них двоих да устало воркующих горлиц. Снова обернувшись к рабу, хорошенькая служанка заметила то, чего не замечала раньше. Раб был молод и красив. Его не портила даже наполовину обритая голова. Странные разноцветные глаза смотрели открыто и ласково, в чертах загорелого лица читались смелость и благородство. Он совсем не был похож ни на других рабов, ни на буйволообразного надсмотрщика Мааса, от чьих потных лап ей не раз приходилось уворачиваться. Девушка опустила глаза. Затем робко, неуверенно улыбнулась в ответ на улыбку мужчины. Затем приняла из его пальцев цветок.
Наблюдая за помощником абу Тарика, Томас был удивлен тем, что ему открылось. Ни алчности, ни злобы, никаких других пороков не было в помощнике алхимика. Зато там светилось острое любопытство к миру, честность и еще кое-что… нечто, похожее на пламенеющий в солнечных лучах цветок граната. Сам Томас ни разу не испытывал этого чувства, но по взглядам, которые Селим кидал на западную часть дома, по торопливости его движений и разлившемуся по лицу нетерпению понял, что молодой сарацин очень ждет встречи с кем-то. А, вникнув чуть глубже, догадался, с кем. Подмастерье был давно и безнадежно влюблен в жену абу Тарика, прелестную Хабибу.
Поняв, Томас с трудом сдержал смех — не рассмеялся лишь потому, что помнил, как мерзко звучит его голос сейчас. Кроме того, похоже Абу Тарик знал о тайной страсти подмастерья и сам старательно разжигал ее, потому что не хотел утратить ценного помощника. До чувств жены ему не было дела. Юноша опустил глаза, скрывая усмешку. Селим не был рабом, как Томас и его товарищи по несчастью — однако хитрый алхимик сумел сковать его цепями куда более прочными, чем обычный металл. Знал ли абу Тарик, что сам попадется в расставленные им сети? Конечно же, не знал.
Томас ждал десять дней, пока с лица окончательно не сойдут синяки и ссадины, оставленные сапогами тамплиеров, и пока не заживут обожженные губы. Затем, ветреным осенним днем, он подстерег минуту, когда во дворе никого не было, сорвал последний цветок граната и заступил дорогу юной прислужнице по имени Гайда. Девушка смущалась недолго. Тем же вечером, поняв друг друга без слов, молодые люди встретились в опустевшем дворике, под ветками розовых кустов и граната. Светила полная луна. От ворот несся храп Мааса. Сонно ворковали голуби на крыше, и перемигивались огромные южные звезды. Прежний Томас непременно сочинил бы об этой ночи лирическую канцону или балладу. Новый Томас деловито опустил девушку на ковер из сухих листьев и зажал ей ладонью рот, когда стоны сделались слишком громкими.
Пока Гайда, тяжело дыша, приводила в порядок одежду, молодой шотландец лег на спину и уставился на неспокойное небо. По небу бежали серовато-сизые облака, длинные и тонкие, как ведьминские космы. Луна, окруженная желтовато-красным ореолом, опускалась в невидимое отсюда море. Томас думал о том, что первая часть его плана сработала, и что завтра пора переходить ко второй. Еще он с ленивым любопытством пытался понять, почему ничего не чувствует. Девушка была красива и страстна в любви, вечер полон прелести и тайны, а Томас ощущал лишь сырость и холод, исходящие от земли, и нервную, лихорадочную дрожь азарта. Он казался себе музыкантом, играющим сразу на нескольких инструментах — только вместо инструментов под руками его двигались, дышали и совершали поступки живые люди. Чувство было новым и завораживающим, а ведь Томас едва успел сыграть вступление. Насколько же более сладким и волнующим станет оно, когда дело дойдет до основной части!
Нельзя сказать, что Томаса занимали только любовные дела Селима и прелестной Хабибы. С того момента, как юноша ступил под кров алхимика, его интересовал и другой вопрос. Почему абу Тарик покупал только немых рабов? С одной стороны, понятно желание хозяина сохранить секреты своего ремесла в тайне. Однако производство красок, а также ядов от мышей и прочих вредных тварей не казалось молодому шотландцу делом, требующим столь строгой секретности. Особенно здесь, на Сицилии, где так много ученых сарацинов. А каждый ученый сарацин, как известно, наполовину колдун и якшается с дьяволом — по крайней мере, так уверял Томаса многознающий Баллард.
Еще в первые дни юноша внимательно осмотрел мастерскую. Было здесь много керамической и стеклянной посуды, ступки для измельчения ингредиентов, диковинные весы: большие, медные, с блестящим коромыслом. Имелись и песочные часы, о которых Томас прежде слышал, но никогда не видел. Такой способ отмерять время изрядно позабавил молодого шотландца и даже настроил на философский лад. Струйка песка, текущая из верхней в нижнюю часть колбы, завораживала — а более всего изумляло то, с какой легкостью время в песочных часах поворачивается вспять.
Также в лаборатории располагались два очага. Первый, с кузнечными мехами, предназначался для плавки металлов, спекания стекла и изготовления красок. Второй, с чужеземным названием «атанор», был куда интересней. Сложенный из кирпичей, с дверцей, через которую в печь помещали уголь и выгребали золу, и маленьким дымоходом, с двумя поперечными железными прутьями, на которых устанавливалась реторта, он сразу привлек внимание Томаса. Не здесь ли алхимик готовил свой чудесный эликсир, способный превратить свинец в золото? Не это ли было его секретом?
Стеклянная реторта соединялась с медной трубкой, свитой кольцами, подобно змее, и заключенной в другой стеклянный сосуд. В этом сосуде было два отверстия, и один из рабов занимался тем, что постоянно наливал в верхнее отверстие холодную воду из ведра. Из нижнего вода вытекала в другое ведро и там охлаждалась. Второй конец трубки помещался в узкогорлый кувшин, куда и стекал таинственный эликсир. Впервые зайдя в лабораторию, Томас с опаской приблизился к пыхтящей, потрескивающей реторте, где бурлила некая жидкость. Пламя в очаге то и дело окрашивалось в голубой цвет. Юноша совсем уж было решил, что здесь творится самая что ни на есть черная магия, когда нос его уловил знакомый запах. Запах исходил из кувшина и подозрительно напоминал аромат дешевого виски, до которого был так охоч матрос Джон Кокрейн с «Неутомимой». Томас с разочарованием осознал, что никакого отношения к превращению свинца в золото таинственный аппарат не имеет — нет, в нем просто-напросто обычная бражка превращалась в более крепкий напиток. Хоть священная сарацинская книга и запрещала пьянство, вряд ли алхимик пытался скрыть именно этот секрет.
Недоумение Томаса разрешилось с приездом Селима.
В мешках оказались выкованные из бронзы трубки длиной в локоть и круглые металлические ядра, которые Селим называл «бондок» — орех. В следующие дни все рабы занимались тем, что обкладывали трубки дубовыми полосами, которые Селим закреплял особым способом. Железные кольца он раскалял в горне и горячими натягивал на заготовки. Остывая, кольца плотно прижимали дерево к металлу. Затем трубки крепились на торец тисовых палок.
