“Самый логичный путь, – вспомнил Штофреген разговор с Аркадием. – Набить лемуров, набрать свежей сыворотки из их крови и печени – и улететь…”
– Если они браконьеры, то нам следует уходить отсюда как можно скорее, – проговорил Штофреген. – Потому что они первым делом явятся на стоянку.
– Не раньше, чем мы разгоним приматов, – твердо заявила Колтубанова.
– Как мы это сделаем?
– Подожжем лес.
– Здесь не будет гореть.
Колтубанова показала маленькую плоскую шашку, которую сжимала в ладони.
– Я все продумала. Эта штука горит при любой сырости и жутко воняет.
– И отменно привлекает к нам наших врагов.
– Я не оставлю приматов браконьерам.
И неожиданно для себя Штофреген покорился. Еще мгновенье назад он был готов спорить с Колтубановой до последнего издыхания – и вдруг переменился. Она знает, чего хочет. Знает почему. И знает, как добиться. Зачем он спорит? Он потерял двух человек. Он не может потерять еще и лемуров.
– Поджигайте, – сказал он.
Колтубанова вернула брови на прежнее место – в одну прямую линию.
– Так вы больше не возражаете?
– Вы правы, – проговорил он просто. – Мы успеем спастись. Только знаете что? Я думаю, что их больше семи. Их человек пятнадцать.
– Об этом позаботимся потом. Что в лагере? Катерина сказала, что господин Пафлагонов убит.
– И госпожа Шумихина. Ее застрелили у меня на глазах, – сказал Штофреген. – Ну давайте же поджигайте и пойдем отсюда. Нужно еще отыскать остальных. Как бы Вакх не попался. За прочих я не так беспокоюсь – они наверняка не спешат в лагерь, а вот Вакх намеревался скоро заняться обедом…
Колтубанова запалила шашку и бросила ее с неожиданной силой через болото. Всю низину заволокло отвратительным дымом. “Вероятно, так пахнет в аду, – подумал Штофреген. – В аду, где сыро и холодно и воняет серой”.
Сперва лемуры не понимали, что происходит. Приподнимались, принюхивались и вдруг, хватаясь длинными четырехпалыми руками за головы, с пронзительным визгом устремлялись прочь. Другие удивленно провожали их взглядами, но вот и до скептиков долетали влажные серные пары, и они в свою очередь спасались бегством. Стая распадалась: разбежавшись в разные стороны, лемуры редко сходились вместе. Каждый будет теперь искать для себя нового прибежища среди новых родственников.
– Это временная мера, – сказала Колтубанова. – Надеюсь, вы понимаете. Скоро браконьеры отыщут другое стойбище.
– Да, я понимаю, – отозвался Штофреген. – Я все сделаю.
– Пятнадцать человек, вы говорите?
– Приблизительно.
– Семыкин спит в лесу, вон там, за поваленным деревом, – сказала вдруг Екатерина. – Я его видела, когда сюда добиралась, но не стала будить.
– А Долгушин?
– Наверное, рубит где-то дрова. Не знаю.
– Вы случайно не знаете, где ваш муж? – спросил ее Штофреген.
Екатерина покачала головой горестно:
– Мы поссорились, и он ушел стрелять. Может быть, он уже мертв…
– Нет, он жив, – успокоил ее Штофреген. – Если бы с ним что-то случилось, вы бы почувствовали. У вас ведь внутренняя связь.
Екатерина просияла:
– Как вы угадали?
Колтубанова сказала Штофрегену:
– Можете называть меня Фарида. Без отчества. Как скоро вы предполагаете перебить браконьеров и вернуться к привычной жизни?
* * *
– Петр Андреевич, отворяйте, – я знаю, что вы дома!
Денщик уныло слонялся вокруг Татьяны Николаевны и произносил “нету их” и “не велено” с одинаковой неубедительностью. Татьяна Николаевна не обращала на него ровным счетом никакого внимания и продолжала звонить и стучать в дверь.
– Безнадежно, – обратилась она к Стефании, которая сопровождала сестру, и опять в мужском наряде.
– Вот я и говорю, нету их, без надежности, – подхватил денщик обрадованно (он был новый и еще не знал ни Татьяны Николаевны, ни Стефании). – Зря только ходили. И мальчонку с собой таскали.
Стефания удовлетворенно хмыкнула и обтерла нос кулаком – точь-в-точь как это сделал бы, по ее представлению, истинный представитель племени “мальчонок”.
– Спускаемся, – предложила Стефания. – Я через окно влезу по трубе. Там скобы крепкие.
Денщик позеленел.
– Да нету же их!
– Вот и поглядим, как это их “нету”, – передразнила Стефания. Не дожидаясь возражений, она бросилась вниз по лестнице и скоро действительно поднялась по нескольким скобам водосточной трубы на уровень второго этажа.
Теперь к денщику присоединился дворник. Кокошкин снимал на короткий срок частную квартиру – здесь он предполагал провести месяц своего отпуска, а затем, по выходе в отставку, поселиться основательно где-нибудь на Петроградской. Поэтому-то Кокошкин и не успел здесь обжиться, и дворник ничего не знал ни об обычаях Кокошкина, ни о том, какого рода его знакомые и друзья.
– А ну слазь! – завопил дворник, пытаясь достать Стефанию метлой.
Стефания прилипла к трубе, как кошка к древесному стволу. Спускаться она боялась, подниматься наверх – не понимала как, потому что выше две скобы отсутствовали и труба слегка отходила от стены.
– Слазь, кому говорят! – надрывался дворник. Метла пару раз, подлетев, мазанула Стефанию по ногам.
– Ой! – взвизгнула Стефания.
В дверях показалась Татьяна Николаевна и, увидев дворника, атакующего ее сестру, ни мгновения не колебалась. Она метнула в него своей сумочкой – очень тяжелой сумочкой, поскольку в ней лежал новый роман г-на Юганова, – и гневно воскликнула:
– Вы не имеете никакого права!
Сумочка ударила дворника по руке, и он удивленно выронил метлу.
– Негодяй! – наступала на него Татьяна Николаевна. – Немедленно отдайте мою сумку! И подберите эту вашу отвратительную метлу!
– Я на муниципальном жалованье, – сказал дворник, однако сумку подобрал и ошеломленно вернул ее Татьяне Николаевне. – Вы производите смущение.
– Коли такой застенчивый, так нечего вам делать на муниципальном жалованье! – сказала, вися на трубе, Стефания. – Смущают его!.. Больно вы нежный для дворника!
– А вы больно разговорчивы, – не остался в долгу дворник. – Ну, слезайте!
– Мне никак, – созналась наконец Стефания. – Я боюсь вниз, а наверху крепления нет.
– Безобразие! Могли бы следить за креплениями! – опять возмущенно заговорила Татьяна Николаевна.
– Снимите меня! – закричала Стефания. – Она шатается!
Дворник плюнул и ушел за приставной лестницей.
Тут окно на третьем этаже распахнулось, и оттуда высунулась лохматая голова Кокошкина.
– Хватит шуметь! – страдальчески произнесла голова. – Сколько можно! У человека виски разламываются…
– Петр Андреевич! – обрадовалась Татьяна Николаевна. – А мы к вам стучим-стучим, вы не отворяете, и денщик ваш ровным счетом ничего не знает…
– Каналья! – сказала, исчезая в окне, голова Кокошкина.
Стефания величаво спустилась по подставленной лестнице, которую держал дворник, и на прощанье одарила его гривенником.
– Вот вам за труды, – молвила она. – Присовокупите к муниципальному жалованью.
С этим сестры Терентьевы опять вошли в дом и проникли наконец на квартиру Кокошкина.
Кокошкин в растерзанном халате, тяжко похмельный, стоял посреди и угрюмо смотрел на них, а Татьяна Николаевна, приподняв брови, озирала открывшийся ей беспорядок. Стефания уселась на подоконнике и выглянула во двор.
– Высоко! – сказала она. – Хорошо, что меня сняли. Могла бы повредить себе что-нибудь при падении. А что вы заперлись и не отвечаете? Мы ведь должны были вчера встретиться на аэродроме и вылетать.
При последних словах, таких простых и произнесенных так бесхитростно, лицо Кокошкина передернулось, точно от сильной боли. Татьяна Николаевна со строгим лицом села в кресло возле окна и открыла фрамугу, потянув за шнур.
Денщик мимолетно мелькнул в дверном проеме, но тотчас скрылся.
– Петр Андреевич, – сказала Татьяна Николаевна, – вам нет нужды от меня таиться. Вы уже признавались как-то раз, что я обладаю выдержкой, умом и… чем-то там еще, необходимым для принятия самых тяжелых испытаний. – Она улыбнулась. – Помните?
Он не отвечал, тупо рассматривая какой-то одному ему понятный узор на стене.
Что тщился он прочесть в таинственных линиях, образованных пролитым кофе и потугами фабриканта обоев на изящество? Какая карта представала ему в эти миги, куда уносился он в мыслях?
– Прошу меня извинить, – вдруг произнес Кокошкин и надолго скрылся в ванной комнате.
Татьяна Николаевна переменила позу в кресле, протянула руку и взяла с пола открытую бутылку. Затем преспокойно глотнула оттуда два раза и отшвырнула ее в угол.
– Он вчера напился, – сказала сестре Стефания. – Я в первый раз вижу такое. Безобразно пьяного, отвратительного мужчину.
Татьяна Николаевна сжалась и стиснула пальцы.
– Я бы хотела, – сказала она, – привести его в чувство, а затем связать и вколоть ему сыворотку правды. Чтобы он рассказал все. Весь вывернулся наизнанку.
