Стефания глянула на сестру сбоку. Профиль Татьяны Николаевны был трагическим, с опущенным уголком рта, с большими опечаленными глазами, в которых не было слез, но сгущалась темнота.
Неожиданно Стефания поняла – а поняв, рассмеялась:
– Ты, никак, полагаешь, Татьяна, что Кокошкин для чего-то забрал все деньги, а корабль и пилота выдумал?
Татьяна Николаевна не ответила, но мрак в ее глазу, обращенном к сестре, стал еще глубже.
Стефания взяла ее за руку и многозначительно сжала.
– Это неправда, Татьяна, – то, что ты думаешь. Кокошкин так поступить не мог.
– А если у него какие-то непредвиденные обстоятельства? Мы должны все выяснить. Мы должны найти оправдание.
– Нет никаких оправданий, потому что нет и никаких обстоятельств.
Татьяна Николаевна не ответила.
Сестры провели беспокойную ночь. Стефания читала книгу, пытаясь найти утешение, погружаясь в мир бредовых фантазий г-на Юганова.
– Это все равно как очутиться вдруг в картине Босха, а потом выйти наружу и порадоваться солнышку, – объяснила она сестре.
Та отобрала у нее роман и зачем-то сунула к себе в сумку со словами:
– Тебе рано читать такие вещи – они написаны для взрослых и про взрослую жизнь.
– Взрослая жизнь – это тот самый кошмар, который снится младенцам и от которого они плачут, – сказала Стефания. – Я давно уже вижу этот сон наяву. Учти, я помню все, что мне снилось со времен младенчества.
– Это невозможно, – машинально отозвалась Татьяна, прикалывая шляпку и пытаясь запудрить темные круги под глазами.
– Невозможно для обычного человека, – возразила Стефания, – но я отличаюсь от других. Ты сама это не раз признавала. Куда ты собираешься?
– К господину Кокошкину. Я намерена задать ему несколько вопросов.
– Ты не предполагала, Татьяна, что, во-первых, эти вопросы ему уже задали господа царскосельские гусары, а во-вторых, являться на квартиру к холостому офицеру…
– Мне все равно, – сказала Татьяна Николаевна.
– Я поеду с тобой, – заявила Стефания. – И не возражай. После книги господина Юганова меня не устрашит ровным счетом никакое зрелище. Погоди, я переоденусь в мужское. Должен же кто-то защищать твою репутацию!
– Ты погубишь мою репутацию.
– Ну да. Между прочим, я погубила себя самое в глазах нашего гимназического учителя, а ты трясешься за свою репутацию! – непоследовательно сказала Стефания.
…И вот они сидят и смотрят на несчастного Кокошкина, такие похожие между собой и с такими разными взглядами, а Кокошкин мечтает только о том, чтобы оказаться в одиночестве.
Он повернулся к Стефании, которую почему-то счел менее “страшной”, чем ее сестра, и встретил ее взгляд, ясный и почти веселый.
– Этот пилот был на самом деле фальшивый, – сказала Стефания. – Я догадалась еще вчера. А что еще было вчера?
Кокошкин медленно покачал головой.
– Не мог же я объявить себя “жертвой обстоятельств” или, того лучше, “жертвой жульнического обмана”! – вырвалось у него. – Я думал, вы благополучно взлетели после нашего прощения… Я уже собирал вещи, чтобы возвращаться на Варуссу, в полк, когда ко мне явились Зудин и Бобков. У меня и в мыслях не возникло… Только удивился немного – отчего они здесь, а не там, – он махнул рукой на потолок, имея в виду небо. – И тут Зудин мне объявляет… Я так и сел, разинув рот. Выглядел преглупо и сам это сознавал. – Он стиснул пальцы, избегая смотреть на Татьяну Николаевну. По ее спокойному лицу, которое Кокошкин все же улавливал краем взгляда, он догадывался, что она ему не верит.
А вот Стефания – та верила.
– Вы на Татьяну не коситесь, – преспокойно посоветовала она.
Он встрепенулся, как застигнутый врасплох поедатель варенья, и чуть покраснел.
– Я не…
– Да бросьте, я все вижу. Вы мне рассказывайте, – предложила Стефания. – Я умею дружить с мужчинами. Вообще – с людьми. Даже с родной сестрой, учтите. И главное, я в вас не сомневаюсь.
– Почему? – пробормотал он, чувствуя себя все глупее и глупее.
– Положим, у меня есть причина… – таинственно ответила Стефания. – Говорите!
И она стукнула кулаком в стену.
– Бобков сразу обвинил меня в жульничестве. Прямо в глаза. “Вы – мошенник!” Мол, потому все так ловко и подгадал, чтобы успеть сбежать на Варуссу. Бог знает что они наговорили! А я только слушал. Мне все казалось, что я сплю.
– Увы, Петр Андреевич, сны похожи на романы господина Юганова, как недавно было установлено наукой, а вы очутились посреди нарочно устроенного бреда – и этот бред наяву, – сказала Стефания.
Кокошкин явно не расслышал этой фразы – а если и расслышал, то вряд ли она дошла до его сознания.
– Зудина почему-то особенно рассердило, что я молчал, – продолжал Кокошкин отрешенно. – А я как представлю в воображении, что сейчас скажу: “Прошу прощения, господа, но я сам – жертва”, так к горлу что-то подкатывает. Мещанская драма с деньгами, зашитыми в наволочку! Так они и ушли.
– А вы что?
– По русскому обыкновению… – презрительно выдавила Татьяна Николаевна. И толкнула ногой пустую бутылку, которая с беспомощным звяканьем стукнулась о стену.
– Я в отставку подал, – сказал Кокошкин. – После такой истории, даже если ты невиновен и действительно “жертва”, служить уже невозможно. Вот и сестрица ваша такого же мнения.
Он криво и нервно дернул головой, указывая в сторону Татьяны Николаевны.
– Да, – с завидным хладнокровием произнесла Стефания, – русский офицер никак не может быть “жертвой”.
– Пойдем отсюда, – молвила Татьяна Николаевна. – Здесь спертый воздух. Дышать невозможно.
Она встала и направилась к выходу. Стефания спрыгнула с подоконника. Она подбежала к Кокошкину, сжала его вялую руку и шепнула: “Помните – я ваш друг!” – после чего побежала вслед за сестрой.
Кокошкин наконец остался в одиночестве.
* * *
Лагерь браконьеров лежал в удобной ложбине в девяти приблизительно верстах от бывшего лагеря экспедиции. С того места, откуда наблюдали Штофреген с Колтубановой, лучше всего виден был их корабль – обтрепанный и побитый, похожий на игрушку, которой после старшего брата играло еще несколько младших.
– Вы сколько человек насчитали? – спросил Штофреген.
Колтубанова хладнокровно ответила:
– Одиннадцать.
– Не ошиблись? Они одеты похоже, и двигаются все одинаково.
Колтубанова посмотрела на Штофрегена удивленно:
– Я полевой биолог, вы не забыли? На Этаде я по целым дням наблюдала за лемурами. По-вашему, я не сумею отличить одну особь от другой, даже если они похожи друг на друга?
– Одиннадцать, – задумчиво повторил Штофреген, не отвечая на упрек своей спутницы. – Мы могли бы захватить их корабль. Вы умеете пилотировать?
– Нет.
– Я мог бы попробовать. Мы немного летали – в училище.
С неожиданной силой Колтубанова сжала его руку.
– Но ведь никуда мы не полетим, пока здесь эти нелюди.
– Да, – сказал Штофреген. – Мы не бросим в опасности лемуров. Я имел в виду – потом, когда все будет закончено… Нам нужно просто выйти из атмосферы и подать сигнал бедствия. И дождаться помощи.
– Это все потом. – Колтубанова снова повернулась к лагерю браконьеров.
Штофреген усмехнулся и впервые подумал о Фариде как о привлекательной молодой даме, с которой – при других обстоятельствах – он с друзьями любезничал бы напропалую. “Мазурка? Полька? Не вальс – точно. И не галоп, – соображал он, поглядывая, как Колтубанова удобнее устраивается на ветке высокого дерева и прикладывает к глазам бинокль. – В театры ходит редко. По движению видно. Уверенно, но совершенно без изящества… Возможно, менуэт, – неожиданно для себя решил он. – Что-нибудь с плавными хождениями, приседаниями и раскланиваниями. Без сложных па. Фигурка у нее тяжеловата, для реверансов – в самый раз”.
– Вон двенадцатый, – неожиданно сказала Фарида. – Видите?
Она показала рукой на человека, вышедшего из-за деревьев.
– Итого двенадцать.
– Вы уверены, что застрелили двоих?
– Возможно, один ранен. Это сейчас не важно.
– Согласна. – Фарида тряхнула головой. – Меня беспокоит Аркадий.
– А меня – нет.
– Он до сих пор не нашелся!
– Аркадий найдется.
– Почему вы так уверены?
– А почему он вас так беспокоит?
Фарида задумалась. Ее круглое лицо оставалось безмятежным, только глаза приняли необычайно красивое, глубокое выражение.
– В самом деле почему? – произнесла она. – Просто привычка всех держать в поле зрения?
– Возможно, вы добры, – сказал Штофреген. – И вам небезразличен даже Аркадий.
– Вам он тоже, похоже, небезразличен, – проницательно заметила Колтубанова.
– Это так сильно бросается в глаза? – Штофреген хмыкнул и забрал у нее бинокль. – Как вы полагаете, эти браконьеры сюда прилетели в первый раз?
– Уверена, что нет, – ответила она. – В их поведении очевидны опыт, слаженность. Многое совершается привычно, без задействования лишних умственных процессов. Каждый точно знает свое место и выполняет свою задачу.
