Даже запахи те же самые, что витали тогда. И эта, такая знакомая гулкая тишина. Шаги по ворсистой дорожке почти не нарушают ее. Приглушенные звонки телефонов, неразборчивый говор за лакированными дверями…
Могучий организм охранительной системы государства рабочих и крестьян жил и работал. Враг не пройдет.
Подходя к кабинету Бобкова, Роман Иванович ощутил непривычное, а потому и неприятное волнение. Вот те раз! Да никогда прежде не тревожил его вызов начальства! Правда, самый высокий кабинет, который ему доводилось посещать, занимал начальник 1-го отдела 5-го управления. Но чтобы сам Филипп Денисыч… М-да.
Вежливый секретарь не задержал Еровшина – скрывшись за клацнувшей дверью кабинета, он вскоре выскользнул, придерживая створку.
– Проходите, товарищ майор.
Роман Иванович сухо кивнул и перешагнул порог.
– Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант!
Бобков оторвался от извечной писанины, и ухмыльнулся:
– Экий ты строевой стал, товарищ Еровшин! Усаживайся. Как оно, на пенсии?
– Скучно, товарищ генерал-лейтенант, – признался майор, располагаясь в удобном кресле напротив огромного письменного стола. Хоть спи на нем.
– А давайте чуток опростимся, Роман Иванович, – включил Бобков обаяние, хоть и перебирая с душевностью. – Обойдемся без званий.
– Слушаюсь, Филипп Денисович, – ответил Еровшин, не думая, и побурел.
Хозяин кабинета понятливо улыбнулся. Призадумался, будто чего вспоминая, и построжел.
– Хотим привлечь вас, Роман Иванович, по делам нашей службы. Вы, надеюсь, не против?
– Да я только за! – оживился майор, чувствуя, как свежеют увядшие надежды.
– Отлично… – Бобков мягко прихлопнул ладонью по столешнице. – Диспозиция такая. Меньше, чем через месяц начнется визит генерального секретаря нашей партии в США. Встреча на высшем уровне, то, се… Ну, этим займутся иные товарищи, а наша сфера – журналисты, деятели искусства… Пока Леонид Ильич с Никсоном будут договариваться, охватим простых американцев культурной программой. Выедут группа певцов и певиц, поэт, кинорежиссер и художник с выставкой своих картин. Зовут последнего Антон Пухначёв…
– Ах, вот оно что… – протянул Еровшин.
Филипп Денисович значительно кивнул.
– Да, именно Антона Павловича можно назвать основной причиной, по которой мы пригласили именно вас, – продолжил он деловито. – Диспозиция такая. Пухначёв свел знакомство с Леонидом Ильичем совершенно случайно – товарищ Брежнев маленько заплутал на охоте, и вышел на художника. Тот как раз на этюды выехал, или как это у них называется… Пухначёв подвез Леонида Ильича, вот и все, как будто. Так, по крайней мере, говорят прикрепленные из 9-го управления. Говорят, но не договаривают! Возможно, художник оказал товарищу Брежневу первую помощь или… Не знаю даже, вариантов масса. Просто Леонид Ильич уж больно к Антону Павловичу расположился… Ну, да ладно, это нас не касается. Главное в том, что товарищ Брежнев доверяет товарищу Пухначёву. Мы фиксировали их долгие беседы и… В общем, Роман Иванович, надо постараться не допустить никаких идеологических диверсий во время визита. Как поведет себя художник в капстране? А если его завербуют или промоют мозги? Всякое бывает, вы же понимаете… Поэтому основной целью вашей загранкомандировки станет одно – бдеть, контролировать Пухначёва, ну и… хе-хе… держать и не пущать.
Славный холодок пронизал майора. Счастливые жимы в душе будто немо скандировали: «Да! Да! Да! Ты снова в деле!»
– Давненько я не был за океаном, – усмехнулся он.
– Думаете, там многое изменилось? – фыркнул Бобков. – Ну, разве что мода… Кстати… Хоть и некстати… Расскажите мне об Антоне Павловиче.
– Ну, Антоном Павловичем его еще рановато звать, тридцатника не стукнуло пока… – майор потер ладонями колени, словно отрабатывая стариковскую привычку. – Тошу я знаю давненько. Родители у него погибли оба, когда он в ясли ходил. Жил с бабушкой, пока старая не померла. Попал в детдом. Конечно, приют, он и есть приют, но директрисса женщиной была душевной, детей любила. В принципе, именно она и настояла, чтобы Антон по искусству пошел – рисовать он с малых лет умел. Во-от… Тоша потом раза два в детдом наезжал – просто так, в гости, хоть от нас и таился. Когда ему восемнадцать стукнуло, Антона прописали в бабкиной комнате – у нас, в коммуналке…
– Простите, что перебиваю, Роман Иванович, – заторопился Бобков, – жилищные условия ваши мы улучшим, и очень скоро! Всё, всё! И очередь подошла, и вообще…
– Да вы знаете… – пожал плечами Еровшин. – Я как-то и привык. Тем более, что соседи у меня замечательные, живем дружно. Хотя… – он заулыбался. – От личного санузла не отказался бы!
Посмеявшись, оба смолкли. Филипп Денисович молчал в благожелательном ожидании, а Роман Иванович собирался с мыслями.
– Антон мне понравился сразу, – проговорил майор задумчиво, – пусть даже и ощущалась в нем этакая слабинка. Его забрали в армию, после дембеля Тоха поступил в институт имени Репина, на факультет живописи… А через три года учебу бросил.
– Ага… – затянул Бобков, подобравшись. – Ага…
– Не знаю уж, – Еровшин покачал головой, разводя руками, – может, та самая слабинка сработала, или новые друзья с панталыку сбили, а только все кувырком у Антона пошло. Пить начал, несколько раз огребал по пятнадцати суток… Под новый год, вообще, то ли подрался, то ли побили сильно – месяц провалялся в больнице. И… Вот уж не знаю, что там такого происходило, а только выписался Тоха другим человеком.
– Вот как? – задрались брови Бобкова.
– Именно так, Филипп Денисыч! Чувствуется в нем сила. Антон бросил пить, на работу устроился, навел порядок и в комнате, и в своей жизни, вплотную занялся живописью. И ведь он по-настоящему талантлив! Вон, и выставки у него… С девушкой встречается, говорит – невеста. Соседки мои всё уже прознали – вроде бы внучка одного старого художника, он Антону свою мастерскую сдает. Вот так вот. Выправил жизнь, можно сказать.
– Очень, очень интересно… – затянул генерал-лейтенант, и встрепенулся. – В таком случае, Роман Иванович, представьтесь товарищу Пухначёву в своем новом качестве. Пусть привыкает к вашему пригляду. И вообще, будьте к нему поближе уже сейчас, общайтесь… Ну, вас учить – только портить! Любопытно, знаете ли, очень любопытно, о чем же «девяточка» умолчала…
Москва, тот же день, чуть раньше
Укромных мест для снайпера нашлось всего два – либо на крыше здания, что стоял наискосок от дома Брута, либо на пятом этаже новостройки напротив.
Я выбрал стройку. Выстрел прозвучит уж слишком громко, перепугает многих. Могут и милицию вызвать. А строители…
Тут и кран, и бульдозер, и компрессор! В их шуме-гаме даже очередь из автомата затеряется.
Припарковавшись поблизости, я пробрался через щель в дощатом, грубо сколоченном заборе, окружившем стройплощадку, и кругом обошел вагончики СМУ, где мужики усиленно дымили, собираясь на раскомандировку.
Возводимый дом резонировал, впуская в себя звуки снаружи – ни окон, ни дверей. Ни перил… Повсюду серый бетон, где-нигде заложенный небрежной кирпичной кладкой.
По стеночке я взобрался на пятый этаж. Оконный проем с лестничной площадки открывался удачно – прямо передо мной, чуть пониже, виднелась кухня олигаршонка. За раздернутыми занавесками белели холодильник и мойка. Висячие шкафчики заклеены «переводилками». На столе, смыкавшемся с подоконником, куча немытой посуды. Тяжко Брутику без горничной, без кухарки…
Посматривая и прямо, и вокруг, я достал карабин. Увесистый «Тигр» приятно оттянул руку. С клацаньем зарядил. Движеньем пальца перевел на «О», глянул в прицел. Кухня приблизилась рывком.
Высветился белый кафель у раковины, темно-коричневый, местами подранный линолеум на полу, за окошком в ванную виднеется начатая пачка порошка «Лотос». А вот и наш герой пожаловал…
Сердце у меня заколотилось, я лизнул сухие губы – не каждый день идешь убивать. Присмотрелся в оптику: а Брут явно не в духе.
